Следующая новость
Предыдущая новость

Для чего заставляли советскую разведчицу Зою Воскресенскую стать любовницей вражеского генерала?

23.09.2020 10:35
Для чего заставляли советскую разведчицу Зою Воскресенскую стать любовницей вражеского генерала?

— Я выполню задание. А потом застрелюсь…

Произведения Зои Воскресенской (1907- 1992) пользовались огромной популярностью у детей Советского Союза. Рассказы переиздавались невиданными тиражами. Но свою последнюю книгу, которая называлась «Теперь я могу сказать правду», писательница не увидела. Это произведение вышло в свет после смерти автора.

А все потому, что биография детской писательницы, Лауреата Государственной премии СССР, полна неожиданных фактов. Удостоенная всех возможных наград и премий, она, автор канонической повести «Сердце матери» и бесчисленных рассказов о Ленине, появилась словно бы ниоткуда. Новые страницы ее жизни были приоткрыты после рассекречивания материалов НКВД. Оказалось, что писательской деятельностью она занялась после отставки, а в течение предыдущих 25 лет ее главной работой была внешняя разведка.

Сама разведчица лишь однажды дала интервью телевизионным журналистам. Однако, из соображений конспирации, оно было уничтожено. Остались короткие фрагменты – воспоминания. В книге «Теперь я могу сказать правду» большая часть историй, относящихся к описанию жизни этой необыкновенной женщины, взята из архивных материалов или воспоминаний людей, хорошо знавших, как жила и трудилась Зоя Воскресенская. Биография дополнена достоверными сведениями благодаря воспоминаниям членов семьи. Но даже самые близкие люди не все знали о подлинной жизни Зои Ивановны.

21 марта 2017 года, в преддверии 110 — летия со дня рождения разведчицы и детской писательницы, читатели библиотеки «Фолиант», активисты ее литературного клуба «Прикосновение», чуть ближе прикоснулись к ее биографии. Посмотрели отрывки из документальных фильмов «Лубянка: Секретные материалы. Зоя Воскресенская-Рыбкина», «Зоя Воскресенская. Мадам «Совершенство»», «Поединки. Две жизни полковника Зои Воскресенской» и узнали о таких поворотах судьбы разведчицы, о которых не догадывались даже родственники.

Итак…

Счастье было недолгим…

В грозные двадцатые Зое остро не хватало любви и свободы — ее жизнь была наполнена исключительно чувством долга, лишениями и тяжелой работой. Когда умер отец, девочка из крохотного Алексина в тринадцать лет стала единственной опорой для матери и двух младших братьев. После революции семья оказалась в нищете, холоде и голоде. Мать в больнице, братья совсем отбились от рук, и Зоя вовсе бы пропала, не встреть она случайно на улице товарища отца.

Тот устроил ее куда смог — в ЧК. Нет-нет, никакой кровавой романтики — просто библиотекарем. А уже через четыре года комсомолка Зоя работала политруком-воспитателем в колонии для малолетних правонарушителей. И совсем не боялась, даром что среди подопечных попадались самые настоящие бандиты. Ее берегла любовь. У Зои была семья — муж Володя, настоящий герой своего времени — комсомольский активист, агитатор с горящими глазами и зычным голосом, и сын, тоже Володя, которого она родила в девятнадцать лет.

Когда мужа отправили на партучебу в Москву, Зоя очень старалась за него порадоваться. И ждала, хотя письма приходили все реже, а потом перестали приходить совсем. Как же она ликовала, когда получила разрешение поехать к Володе! Счастье было недолгим: оказалось, у него уже другая жизнь, в которой ни Зое, ни сыну места нет. Ей оставалось взять себя в руки и отправиться восвояси…

Предложение, от которого нельзя отказаться

Почему на скромную машинистку транспортного отдела ОГПУ обратили внимание, неизвестно. Может, дело было в какой-то врожденной интеллигентности. Или в готовности учиться. А может, в исполнительности, сдержанности и явной цепкости ума. Причина не так и важна, но в один прекрасный день Зое предложили попробовать себя в оперативной работе. И она согласилась.

Внешняя разведка — работа на благо страны на передовых рубежах, на чужбине, среди идеологических врагов. Все эти трескучие фразы были для Зои чистой правдой, именно так она и чувствовала. И с готовностью постигала новую науку, такую загадочную и романтичную. Учителями были старые большевики с их слегка замшелыми, но по-прежнему действенными методами: как «обрубать хвосты», прячась от наружного наблюдения, способами маскировки, искусством закладки тайников, тайнописью и шифрованием…

«Я выполню задание. А потом застрелюсь»

И вот страны и легенды уже сменяют друг друга: Китай, Прибалтика, Австрия… Зоя учит языки, шлифует манеры. В Ригу, например, она прибывает под видом некоей баронессы, и никто из ее новых светских знакомых не мог даже подумать, что эта воспитанная дама на самом деле дочка железнодорожника с тремя классами гимназии за спиной. И так она была в этой роли хороша и убедительна, что вскоре начальство предложило ей нелегальную работу:

— Вы поедете в Женеву. Познакомитесь там с генералом таким-то. Станете его любовницей и будете нам передавать все о намерениях Германии насчет Франции и Швейцарии.

Внутри у Зои похолодело. Она уточнила:

— Обязательно ли… становиться любовницей?

Начальство подтвердило:

— Обязательно.

— Хорошо, — спокойно сказала Зоя, не веря собственной смелости. — Я выполню задание. А потом застрелюсь.

Это произвело впечатление, вызвало уважение. А может, интерес? Во всяком случае вскоре ей сообщили, что задание отменяется. И еще она запомнила фразу: «Вы нам нужны живой». И тогда впереди замаячила Финляндия…

«Под прикрытием»

…Разведчица Зоя Казутина приехала в Финляндию в 1935 году. Время было странное, неспокойное: немецкое влияние в Финляндии усиливалось, и Советский Союз был крайне заинтересован в сохранении там нейтралитета. Официальная легенда Зои — руководитель советского представительства «Интуриста» в Хельсинки. Настоящая работа — заместитель резидента.

Она поддерживала связь с агентами, собирала сведения, передавала их в Центр и отлично справлялась! Однако прибывший наконец в 1936 году новый резидент словно не замечал ее успехов и стараний. Полковник Борис Аркадьевич Рыбкин в Финляндии жил под фамилией Ярцев. Был безупречно вежлив, но суховат в общении и очень требователен. В случае удачи не хвалил, принимал как должное, а если что-то не нравилось — въедливо и занудно демонстрировал недовольство. От Зои требовалась вся ее выдержка, чтобы не показывать обиды.

Так они жили — резидент Кин и его заместитель Ирина. Иногда новый начальник бесил ее ужасно, а такое, по правде говоря, случалось частенько, но она ничего не могла с собой поделать: в тонкой смеси прекрасного французского одеколона, дорогих сигарет, кожи и кофе чувствовалось что-то очень мужское!

Он был щеголем, занимался теннисом и гольфом — светскими видами спорта, помогавшими завязывать и поддерживать нужные связи. Невысокий, невзрачный, с грубоватыми чертами лица… Но запах делал его в глазах Зои притягательным вопреки разуму и первоначальной антипатии. Может быть, причина была в присутствующей в нем острой ноте адреналина — неотъемлемой составляющей их работы. Тайные переговоры с агентами, шифры и тайники, игра в прятки, «обрубание хвостов»…

А еще у консула Ярцева одна особенность — он прекрасно умел сглаживать острые ситуации. И когда Зое казалось, что она сейчас на стенку полезет от очередной нотации или излишне детального инструктажа, и с ее губ уже готовы были сорваться непоправимые слова, Борис неожиданно сворачивал разговор, бросая какую-то остроумную шутку или внезапный комплимент.

Скоро Зоя от этих качелей устала и однажды решительно заявила шефу, что они вряд ли сработаются. Тот пожал плечами: мол, мне будет жаль, но смотрите сами. Кин тоже был не слишком доволен Ириной — он отдавал должное ее уму, работоспособности, но ему не нравилась ее строптивость и манера спорить с любым указанием руководителя…

В общем, Зоя отправила в Центр просьбу ее отозвать. Ей быстро ответили: необходимо детально ввести Кина в курс дела и способствовать его полноценной адаптации, а потом можно вернуться к разговору об отзыве.

Однако уже через полгода Зоя и Борис направили в Центр новое прошение. Совместное. Они просили разрешить им пожениться. В Центре сначала не поняли: это что — какая-то новая легенда, конспирологическая необходимость? Фиктивный брак на благо общего дела? Выяснилось, что нет — Кин и Ирина хотели пожениться по-настоящему.

Когда же это началось? Может быть, когда Зоя стала засиживаться в шифровальной до ночи, ожидая, что шеф зайдет проститься? А может, когда Борис попросил изобразить его жену при выполнении одного из заданий — причем под совершенно надуманным предлогом? Или когда они стали неуклюже, как школьники, пытаться вызвать друг у друга ревность: Зоя при любом удобном случае упоминала несуществующего жениха, Борис — якобы существующую где-то жену. При отправке почты каждый садился сочинять письмо какому-нибудь знакомому, небрежно давая понять, что пишет близкому человеку.

Позже она никак не могла вспомнить, как и когда осторожный интерес перешел в глубокое чувство. Все происходило постепенно — от установившегося со временем взаимного уважения к доверию и любопытству.

Их горделиво-молчаливая любовь так и осталась бы, пожалуй, невысказанной, если бы общая подруга не взяла дело в свои руки. Сначала вызвала обоих на откровенные разговоры, в результате выслушав почти одинаковые исповеди о безнадежной любви. Потом, пока Зои не было дома, подговорила Бориса перевезти к нему ее вещи. А следом отвела к Рыбкину возмущенную Зою и просто оставила одних.

Теперь и Борис, и Зоя боялись только одного — чтобы «семейственность» не стала препятствием в работе. Бракосочетание им разрешили. Зоя стала Рыбкиной. И Ярцевой — для непосвященных. Шпионы. Политики. Муж и жена.

Их брак с самого начала оказался очень счастливым. Они совпали во всем и стали одновременно лучшими друзьями, понимающими друг друга с полуслова коллегами и горячими любовниками. Они всегда были готовы к провалу, жертве и прощанию, и хрупкость счастья придавала отношениям неописуемую остроту. Чудовищная ответственность и риск в работе, споры, страх при каждом расставании, долгие разлуки. И неумолимая близость войны — кому как не им было знать, что она действительно неминуема.

В самом начале сороковых Зоя работала в Москве, и на сукно ее стола ложились все более тревожные шифровки от иностранных резидентов — Рихарда Зорге, Кима Филби, бойцов «Красной капеллы». Именно Рыбкина готовила аналитическую записку с точными сроками начала вторжения фашистской Германии в СССР — в июне 1941-го с ней ознакомили Сталина. «Не поднимайте панику!» — был его ответ.

Именно Зоя под видом чиновницы от культуры танцевала на приеме в немецком посольстве с послом Германии, цепким взглядом подмечая пустые квадраты на месте картин, а потом упорно рапортовала: немецкие дипломаты готовятся покинуть Москву!

Когда война все-таки началась, Зоя руководила подготовкой резидентов и диверсионных групп, продумывала рискованные операции, формировала первые партизанские отряды.

Школа Александры Коллонтай

Зоя и сама готовилась к заброске в тыл врага. Но вместо этого их с Борисом отправили в нейтральную Швецию. Официально — под начало посла Александры Коллонтай (Зоя стала пресс-атташе советского посольства), на самом деле — для резидентурной работы.

Они с Борисом все делали вместе. Придумывали шифры, поддерживали связь с агентами, вербовали людей. А потом случилась беда. Завербованного ими человека обвинили ни много ни мало в провале и раскрытии подпольщиков из «Красной капеллы», и Центр потребовал устранить агента. Борис и Зоя верили в его невиновность и умоляли не принимать такого решения. В конце концов, к ним прислушались (и не зря: уже после войны обнаружилось, что их агент действительно ни при чем), но Бориса за неповиновение и строптивость наказали. Отозвали из Швеции.

Два года Зоя ничего не знала о муже. Но несмотря на тоску, одиночество и страх, ей, однако, нужно было продолжать работать. Если кто-то и помогал смириться с происходящим вокруг, то это — Александра Коллонтай. Легендарный политик, блестящий дипломат, первая в мире женщина-посол, Александра Михайловна вызывала у тридцатипятилетней Зои неподдельное восхищение: возраст был над нею не властен, в семьдесят лет она все еще сохраняла необыкновенную женственность и обладала безупречным стилем.

Цепкий взгляд Зои подмечал все: и скромный, но великолепно подобранный гардероб (Александра Михайловна покупала бижутерию в магазине «Все по одной кроне», а после на приемах неизменно выслушивала восторги по поводу своих роскошных украшений); чуткое отношение к людям (она лично принимала участие в сервировке стола и оформляла зал к приемам, используя элементы декора как намеки определенным гостям, помнила имена и дни рождения всех сотрудников и членов их семей). Поразительная память, знание языков, страсть к чтению, виртуозное владение искусством дипломатии… Общение с Коллонтай стало для Зои подлинным университетом, их отношения переросли в настоящую дружбу.

Однажды Александра Михайловна вдруг спросила Зою: «Зачем Вы вышли замуж?» Зоя растерялась и бесхитростно ответила, что, мол, по большой любви. Коллонтай пожала плечами: «Кто ж Вам мешает любить, зачем же все эти официальные глупости, штампы…»

На эту тему между ними завязалась целая дискуссия, Зоя пыталась объяснить, как важно было для них с Борисом заявить друг другу и всему миру, что они полностью принимают на себя ответственность за свою семью. Она и сама понимала, что слова эти звучат как-то позерски и отдают морализаторством. И тогда вдруг само собой вырвалось откровенное признание. Как она возвращается домой с работы, бывает, поздно ночью, иногда и вовсе под утро. Как входит в квартиру на цыпочках. Разувается. А на вешалке висит шинель мужа — он вернулся раньше. Стоят его сапоги, уже начищенные к следующему дню. И вот она садится на сундук в прихожей, смотрит на шинель и сапоги и думает про себя: «Мой муж. Мой муж дома». И ее охватывает счастье…

Коллонтай это, впрочем, не убедило. К изумлению Зои, респектабельная и уже очень пожилая Александра Михайловна так и осталась приверженцем теории свободной любви, которую активно пропагандировала в первые годы революции. Зоя подавила предательскую усмешку: своего бывшего возлюбленного, брутального революционного матроса Павла Дыбенко романтичная Коллонтай именовала исключительно Крылатым Эросом.

А еще они говорили о детях. И Александра Михайловна призналась, что чувствует вину перед сыном — она задавила его своим авторитетом, не дала реализоваться как самостоятельной личности.

Спустя много лет Зоя, вспоминая этот разговор, думала о собственном сыне Володе, усыновленном Борисом. О том, как однажды он пожаловался, что устал быть «сыном полковников Рыбкиных». И о том, как странно события жизни Александры Коллонтай переплелись с историей ее, Зои, собственной судьбы: одиночество, горькое осознание, что женское счастье закончилось и больше не вернется, «почетная ссылка», работа, спасающая в трудную минуту, оболганные сгинувшие друзья, тяжкая болезнь на склоне лет…

Коллонтай оказала на нее влияние даже в мелочах. Всю жизнь Зоя одевалась в том же стиле элегантной бережливости, так же ухаживала за собой, неукоснительно соблюдала манеры, да что там — даже диетические предпочтения она унаследовала от своей старшей подруги и до конца жизни ужинала стаканом простокваши с ломтем черного хлеба.

Возвращение

Когда в 1944 году настала пора возвращаться в СССР, Зою охватили смешанные чувства. С одной стороны, она понимала, что подобной работы в ее жизни больше не будет, ей было грустно расставаться с людьми, которые уже стали близкими, она ничего толком не знала о своих родных и боялась каких-то страшных новостей. С другой — смертельно скучала по родине и мужу.

Дорога домой выдалась непростой. Дважды самолеты, на которых Зоя должна была лететь, но чудом не полетела, сбивали — гибли все, кто был на борту. Обстреляли и ее самолет — на одном моторе он еле дотянул до посадки. Не лучше оказался и следующий этап: путешествие по морю — тут были и глубинные бомбы, и мины. В поезде на Москву соседями оказались моряк-вдовец с маленькой дочкой, пережившей блокаду. И для нее, ехавшей на родину из благополучной Швеции, это стало, пожалуй, самым страшным впечатлением о войне — малышка, фактически сошедшая с ума от голода.

В Москве Зоя узнала, что сын Володя, не закончив школы, удрал в армию, братья — на фронте, а валюта, которую она передавала маме и на которую в Швеции можно было много чего купить, здесь ушла на одно ведро картошки…

Но самым главным было узнать, что с мужем. Зоя собиралась обивать пороги, однако через несколько дней после ее возвращения Борис… просто позвонил в дверь — худой, бородатый и живой. Зоя бросилась к нему, обнимая, целуя, смеясь от счастья. Но он вдруг вырвался из ее объятий и быстро ушел в другую комнату. Зоя поспешила за ним. Борис в шинели сидел на кровати и плакал. Он рассказал, что по пути домой заехал на родину и узнал, что всю его семью: родителей, маленьких племянников — убили фашисты, дом сожгли.

В местечке под Днепропетровском все знали, что сын Рыбкиных — важный начальник, комиссар в Москве, кто-то донес об этом немцам. Борису о случившемся рассказала соседка. На ней была шаль матери Бориса, на столе — скатерть и посуда из их дома…

Зоя не находила слов. Теперь у мужа не было никого, кроме нее. И она всерьез подумала о том, что не погибла на обратном пути из-за него. Это ради Бориса ее уберегла судьба. В бога Зоя не верила. Но ничего, кроме слова «чудо», ей на ум не шло. Все, что она теперь могла, это излечить его своей любовью. И именно тогда, в те дни возвращения, счастья и скорби, они с Борисом зачали сына. Жизнь победила.

Свадебное путешествие, отсроченное на 10 лет

…В 1947 году совершенно неожиданно их — впервые за все годы совместной жизни — наградили отпуском в Карловы Вары. Счастливее Зоя и Борис никогда не были. По сути, они получили возможность побывать в отсроченном свадебном путешествии. Вылетели шестого сентября. Ехали в аэропорт по пустому городу, занимался рассвет, но огни еще не погасили, и казалось, что это все — тоже в честь их торжества.

Сначала Австрия, где они катались по Венскому лесу и слушали вальсы в маленьких кафе, потом — Чехословакия, где все, узнавая о том, что Борис и Зоя — из Советского Союза, угощали чем бог послал и бесконечно благодарили за победу… Добравшись же до санатория, они растерялись. Привыкли вместе работать, но отдыхать?

Поначалу скупали газеты и по привычке обсуждали происходящее в мире. Но спустя несколько дней размеренный ритм санаторной жизни взял свое — теперь, как и толпы обычных отдыхающих, они просто гуляли по аллейкам, пили целебную воду, каждый день Борис дарил Зое цветы. И впервые обсуждали, как станут жить, когда закончат работать. В этой поездке они действительно переживали второй медовый месяц.

Однажды на прогулке поднялись на вершину горы к памятнику Петру I и там вдруг принялись объясняться друг другу в любви. Никогда у них не были в чести высокие слова и сентиментальные признания, а тут Борис вдруг как-то полушутя-полусерьезно призвал Петра I в свидетели своих чувств и клялся, что его любовь никогда не превратится в привычку. Они были так счастливы, что впервые забыли о первом правиле разведчиков — не расслабляться.

На следующий день пришла телеграмма: их отпуск срочно прерывали. Зое предписывалось немедленно вернуться в Москву, Борису — ждать дипкурьеров с заданием. В последнюю ночь перед расставанием никогда не плачущая Зоя вдруг почему-то разрыдалась и не могла остановиться. В ту же ночь началась буря — наутро золотые листья буквально смело с деревьев, и голые ветки производили гнетущее впечатление. Перед ее посадкой в самолет Борис успел сунуть Зое в карман маленький сверток. Духи «Шанель». Зоя гнала дурные предчувствия и не могла понять, что с ней творится.

Загадочная смерть

Она приступила к работе, запрещая себе думать о плохом. «Тишина в эфире» была нормой, оставалось просто ждать. И когда через два месяца ее вызвали к руководству, Зоя была уверена, что по закрытой линии звонит Борис. Но все трубки телефонов лежали на рычажках, а еще в кабинете почему-то была жена начальника, чем-то очень удрученная и смотревшая в пол.

— Ты чего такая кислая? — спросила Зоя. Та сослалась на болезнь ребенка, и Зоя уже собиралась было рекомендовать знакомого педиатра, но тут ее прервали. Шеф, всегда державшийся с ней безупречно вежливо и уважительно, обращавшийся исключительно на «вы», затянулся папиросой и вдруг произнес с какой-то киношно-простецкой грубостью:

— Ты баба сильная. Мужайся. Борис погиб.

Сначала Зою покоробило: «ты» и «баба» — и лишь через секунду до нее дошло. Зачем-то переспросила:

— Совсем погиб?..

Обстоятельства смерти полковника Рыбкина были крайне странными. Официальная версия — несчастный случай, автокатастрофа под Прагой. Однако сведения о случившемся разнились, в картину никак не вписывались показания некоторых свидетелей, любые новые подробности расследования спешно засекречивали. Сама Зоя до конца жизни считала, что мужа убили. Свои. Как «слишком много знавшего».

На похоронах, поправляя цветы в гробу, Зоя увидела рану за ухом мужа и была уверена, что это пулевое отверстие. Она умоляла дать ей возможность принять участие в расследовании, но получила отказ. Тогда, по крупицам собирая сведения, она стала сама составлять картину происшедшего. Никто ее не поддержал, напротив, даже самые близкие настойчиво рекомендовали смириться и забыть.

За своей спиной Зоя слышала все более отчетливый шепоток, что-де Рыбкина тронулась умом на почве личной потери. В конце концов она поняла, что попытки разобраться приведут к неприятностям. Зоя осталась при своем мнении, но теперь держала его при себе. Жить «под прикрытием» и носить маску было не привыкать.

Поэтому она взяла себя в руки. Первым делом попросила поручить ей продолжить работу мужа. Она имела на это право — за границей Зоя была его заместителем и обладала достаточной квалификацией, чтобы принять дела. Однако ей было отказано. Что ж, Зоя осталась на своем месте. На людях появлялась собранной, спокойной и приветливой. Грусть в глазах ей прощали — как-никак у полковника Рыбкиной большое горе. Всех устраивало то, как достойно она справляется с ним, не вызывая в других чувства вины или жалости.

Письма в никуда

Лето 1948 года в Москве выдалось жарким. К вечеру у Зои было такое чувство, словно она сделана из дерева. Деревянные ноги, руки, спина, скулы. Войдя вечером в квартиру, она бросала взгляд на свое отражение в зеркале. Лицо сохраняло выражение, которое она «носила» весь день, — легкая вежливая полуулыбка, доброжелательное внимание. Маска словно приклеилась к коже.

Обычно в квартире стояла тишина: мама, Александра Дмитриевна, и сыновья спали. Она снимала туфли, надевала тапочки и замирала: прямо перед глазами на вешалке висела шинель мужа, которую Зоя за все месяцы после его гибели так и не решилась убрать.

Протянув руку, она осторожно гладит рукав и прикасается лицом к плотной ткани. На нее тут же обрушивается запах: одеколон, табак и еще какая-то неуловимая нота, присущая лишь ему одному. Ноги не держат. Зоя утыкается лицом в шинель и тихо плачет. Ее, утонченную, сдержанную «заграничную» даму, обуревает желание отдаться спасительному деревенскому ритуалу: позволить себе забыться в горе, упасть и завыть в голос. Но этого делать нельзя.

Можно только писать — без помарок, набело, зло вытирая слезы всей ладонью. Никто не знал, что она пишет письма погибшему мужу. Зоя Воскресенская написала в пустоту шесть писем.

«Боря, солнце души моей! Часто я сижу с закрытыми глазами, а иногда просто глядя перед собой. Вижу твои карие, такие дорогие глаза и вокруг них веселые лучики-морщинки и знаю, что тебя нет. Я начинаю кричать, протяжно, дико, протестующе. Я готова разорвать себе грудь и вырвать из нее свое сердце, такое горячее и колючее, как кусок раскаленного шлака. Оглядываюсь кругом. Люди сидят и говорят со мной. На их лицах деловое, обычное выражение. Значит, я кричала молча. Значит, лицо мое тоже оставалось «деловым» и его не исказила мука».

А потом, после бессонной ночи, она умывалась ледяной водой, приводила себя в порядок и шла на работу, где все вели себя так, словно Бориса Рыбкина, легендарного профессионального разведчика и не существовало. Каждую субботу она с трехлетним Алешей ехала на кладбище, везла цветы, объясняя сыну, что они отправляются гулять в парк. Молча сидела у могилы. Ей было сорок, и для нее все закончилось.

В какой-то момент Зоя всерьез задумалась о самоубийстве. Остановила лишь мысль о детях и матери, и в следующем письме мертвому мужу Зоя поклялась, что будет сильной, вырастит детей и посвятит свою жизнь ему, Борису.

Она не знала, что впереди ее ждут еще сорок пять лет вдовства, полные потерь, неожиданных поворотов судьбы и моментов трудного выбора. Все эти годы Зоя вела воображаемые разговоры с мужем. Нет, она вовсе не была человеком мистического склада, и даже самые странные события и совпадения в своей жизни старалась объяснять логически и рационально. И с мужем советовалась без всякой экзальтации, просто мысленно обращалась к его опыту: закрывала глаза, задавала вопросы, представляла себе его лицо и слова, которые он мог бы сказать.

«Где и как найти силы, чтобы выдержать этакое?»

На этот вопрос Борис ответил бы так: «Зоинька, у тебя есть партия, есть работа, на тебе осталась семья. Я не добровольно ушел из жизни. Меня вырвало из нее. Я так хотел жить, работать и радоваться. Не предавайся отчаянию. Я всегда гордился тобой. Возьми себя в руки. Работай за нас обоих. Держись, Зоинька! Без паники. Возьми, унаследуй мой оптимизм».

Зоя и ее муж всегда понимали друг друга без слов и умели читать мысли друг друга. Она знала, что именно эти слова он сказал бы ей в последнюю минуту, если бы мог…

И она поклялась, что не обманет его, не осквернит его памяти. Что будет изо всех сил стараться быть такой, каким был он. Что никто больше… не увидит ее слез. А к нему она будет прибегать и обращаться, как и при жизни.

«Что мне делать, Боря?» — спрашивала она, когда после смерти Сталина и ареста Берии на Лубянке началась чистка. Летели головы, вчерашние всесильные «кадры» исчезали в кровавом водовороте. Очередь дошла и до начальника Четвертого управления генерала Судоплатова, бессменного руководителя Рыбкиных, человека, которого они бесконечно уважали, с которым дружили семьями. Зоя знала ответ Бориса — и была уверена в своем решении. Предавать друзей нельзя.

Вполне сознавая последствия, она — единственная — сказала на собрании, что знает Судоплатова много лет и убеждена в его порядочности. Зое повезло — не арестовали. Просто уволили по сокращению штатов, хотя ее должность сокращению не подлежала. Дали понять, что в Москве ей места нет. До пенсии оставался год, но это никого не интересовало.

Добровольная ссылка

«Что мне делать, Боря?» — она думала о семье, о том, как обеспечивать будущее, как доработать выслугу лет. И в конце концов приняла решение — попросила работу на Крайнем Севере. С тем, чтобы оставить детей и мать в Москве и когда-нибудь к ним вернуться. И вот ее, белую кость, полковника внешней разведки, перевели в МВД и направили в распоряжение ГУЛАГа начальником спецотдела в лагерь для особо опасных преступников. Зоя почитала о Воркуте в энциклопедии, собрала чемоданы и поехала.

«Что мне делать, Боря?» — ей нужно было поставить как-то себя на новом месте, среди «вохры», с которой она раньше не сталкивалась. Единственный полковник в Коми АССР — да еще и женщина! Холод, темнота и нехватка кислорода сначала спровоцировали сердечный приступ, а потом — самую настоящую цингу. Но страшнее были грубость, косность и подлость окружающих, логично предполагавших, что ее назначение — ссылка.

И все же ей удалось победить. Сотрудники в буквальном смысле подтянулись — в парикмахерских в три раза выросла клиентура, в местном магазине раскупили весь запас одеколона, при Зое никто не смел употреблять жаргон и крепкие выражения.

Спустя полгода «бандитский» лагерь слили с «политическим» — и Зое открылась бездна. Чудовищные судьбы проходили перед ее глазами.

«Что мне делать, Боря?» — Зоя принялась писать в Москву в поисках справедливости для невиновных людей. Раз за разом она получала отказы, но реабилитации нескольких человек все же добилась.

«Возьмись за перо, это твое, пиши!»

В 1956 году Зоя вернулась домой. Прежняя жизнь закончилась — и ни малейшего представления о том, что делать дальше. И только все та же шинель на вешалке, в нее снова можно уткнуться лицом, пытаясь ощутить уже почти неуловимый запах. Она перебирала в уме различные занятия, которым могла бы посвятить себя. Преподавание? Нет. Научная работа? Нет. Увядание на пенсии? Нет, никогда!

Вдруг вспомнилось, как мама сказала ей перед смертью: «Зоенька, родная, ты без дела не сможешь! Возьмись за перо, это твое, пиши!» Маме так нравились ее письма из Воркуты — бодрые, с лирическими описаниями природы… А что если попробовать? Не давая себе времени на раздумья, Зоя уселась за машинку.

…Вот так, почти в пятьдесят, она начала новую жизнь. Под новым именем — вернула себе девичью фамилию. Зоя Воскресенская — так ее теперь звали. Теперь то, что она делала, не нужно было скрывать, этим можно было гордиться. Детский писатель Воскресенская писала о вожде революции — и при жизни стала классиком в этой беспроигрышной теме.

За двадцать пять лет работы в разведке Зою дважды представляли к высшей награде — ордену Ленина, но не дали (говорили, Берия заупрямился — бабе, мол, не по чину). А теперь все возможные награды были ее. Труд разведчицы и писательницы был отмечен высокими наградами Родины: орденами Ленина, Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, Отечественной войны, двумя орденами Красной Звезды, многими медалями. Ей было присвоено звание «Заслуженный работник НКВД».

За фильм по повести «Сердце матери» она получила Государственную премию.

Жизнь наполнилась атрибутами, подобающими советскому писателю: встречи с читателями, дача в Переделкино, интервью, уединение с машинкой под соснами в писательских домах творчества, поездки и выступления в СССР и за рубежом. Гонорары за книги Воскресенская большей частью пересылала детским домам.

Последний подвиг

В 1969 году Зоя узнала, что у нее рак. По тогдашним негласным правилам, ей ничего не сказали: врачи отводили глаза и делали вид, что все в порядке. Зоя тряхнула стариной и провернула целую поисковую операцию, чтобы добыть историю своей болезни.

«Что мне делать, Боря?» Это было ясно — сражаться. И она настояла на операции и выжила! Лишилась двух третей желудка, перенесла чудовищно мучительное лечение. Спустя десять лет его последствия дали себя знать хрупкостью и ломкостью костей. Зоя упала, споткнувшись о ковер, и сломала шейку бедра. И снова потрясла всех. Встала, а потом пошла — сначала опираясь на стул, потом — на палку. В этот раз ей не нужно было мысленно советоваться с Борисом. У нее были причина и цель.

Именно в том 1980 году, прикоснувшись к смерти и едва почувствовав в себе силы снова взяться за работу, Зоя начала писать. Нет, это не была очередная история о Ленине. Это была рукопись «в стол». Не художественное произведение, не мемуары, не рапорт… Еще одно письмо в никуда, вроде послания в бутылке. Первой строчкой было: «Как же погиб полковник Рыбкин Борис Аркадьевич? Этот вопрос до сих пор остается для меня неразгаданным».

Она описала все: догадки и наблюдения, слухи, обрывки фраз. Сопоставила и проанализировала факты. Обозначила вопросы. Потом сложила исписанные листы в большой конверт и отдала близкому другу.

Зои Воскресенской не стало восьмого января 1992 года. Смерти она ждала и не боялась. Успела дописать воспоминания под названием «Теперь я могу сказать правду» и оставила детальнейшие указания относительно похорон. Родные выполнили последнюю волю Зои Ивановны — похоронена она на Новодевичьем кладбище в одной могиле с мужем

Материал подготовила Россинская Светлана Владимировна, гл. библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Тольяттинская библиотечная корпорация»

Источник

Последние новости