Дзержинский: Любовь и женщины «Железного Феликса»

В советское время портрет Феликса Дзержинского украшал стены кабинетов всех организаций, унаследовавших функции ЧК (ОГПУ, МГБ, КГБ, МВД), а памятник ему стоял в центре Лубянской площади, прямо напротив здания бывшего акционерного общества «Россия», предоставлявшего до революции страховые услуги. АО исчезло, а страх оставался долго, все время существования СССР.

В разные годы партией большевиков руководили люди разные. Некоторые из них были блестящими ораторами, другие отличались выдающимися организационными способностями, третьи выделялись потрясающей звериной жестокостью. Но Феликс Эдмундович Дзержинский занимает особое место в этой партийной иконографии. Ведь он стоял у истоков создания государственного аппарата принуждения, в самом начале разработки принципиальной схемы его механизма.

Аппарат принуждения государству был необходим всегда. Парадоксальность ситуации, а, может быть, и закономерность, состоит в том, что сам Дзержинский провел значительную часть жизни в ссылках и тюрьмах, страдая за свое несогласие с главенствующей на тот момент социальной системой. Но опыт, приобретенный «железным Феликсом» в те годы, был им учтен. И, в итоге, советская система подавления недовольств оказалась куда прочнее, жестче и эффективнее царской.

Нам, потомкам достались легенды о непримиримости и беспощадности Дзержинского к врагам. Но Железный Феликс не всегда был таким. Цитаты из его речей и просто фразы, оброненные им вскользь, свидетельствуют о неоднозначности натуры и своеобразном таланте. С одной стороны, они демонстрируют живость ума, определенную романтичность мировосприятия и здравость рассуждений, а с другой — входят в прямое противоречие с методами его работы. И получается, что именно борьба превратила некогда мягкого, романтичного юношу в жесткого реалиста, без колебаний отправлявшего на казнь тысячи людей.

Давайте вместе с читателями библиотеки «Фолиант» отойдем немного в сторону от мифологии и сложившихся стереотипов, проведем свое небольшое литературно-историческое расследование, поищем новые факты и детали в биографии человека, именем которого названа одна из центральных улиц города и подумаем, кем на самом деле был этот человек — героем или палачом?

Итак.

Быть тебе счастливым!

Когда Дзержинские принесли крестить своего очередного сына, немолодой ксендз произнес: «Быть тебе Феликсом! Феликсом Щенсны!». На польском это означает — Феликсом Счастливым. Священник знал, что говорил: незадолго до родов мать младенца упала в погреб, и мальчик появился на свет преждевременно. К радости родителей, ребенок оказался здоровым.

Феликсу было всего пять лет, когда умер его отец. Его смерть стала первым серьезным потрясением для ранимого мальчика. Тот же самый ксендз утешал малыша: «Твой отец сейчас на небесах. А слезы могут опечалить его, поэтому не стоит так убиваться». Феликс так верил этим словам, что вознамерился тоже стать ксендзом. Все необходимые качества, а именно — умение слышать людей и сострадать им, у него имелись. Даже когда старший брат Станислав звал его с собой поохотиться, он отказывался: не хотел лишать жизни божьих тварей.

«По-польски говорить запрещено!»

Испытывая сложности с воспитанием девятерых детей, мать мальчика отправила его в Вильно к тете Соне — баронессе фон Пилау. Там он и пошел в первый класс Императорской гимназии. Два года не говорящий по-русски ученик просидел в первом классе.

А последний, восьмой, он так и не окончил, получив на руки следующее свидетельство: «Дзержинский Феликс, имевший от роду 18 лет, вероисповедания католического, при удовлетворительном внимании и удовлетворительном же прилежании показал следующие успехи в науках: Закон Божий — «хорошо», логика, латинский язык, алгебра, геометрия, математическая география, физика, история и французский — «удовлетворительно», русский и греческий языки — «неудовлетворительно»».

Причиной двоек стал не слабый интеллект, а постоянные трения с учителями. Началось с того, что вновь прибывший мальчик говорил лишь на родном польском, в то время как на стенах гимназии висело объявление: «По-польски говорить запрещено». Потому-то русский и греческий языки им первое время игнорировались.

«Все вы, учителя, являетесь мерзавцами…»

В старших классах Феликс заметил, что нравится барышням из соседней женской гимназии. Лицом он походил на юного Рафаэля: тонкие аристократические черты, прищуренные зеленоватые глаза, четко очерченная линия губ. Поскольку непосредственные контакты были затруднены, Феликс передавал барышням записки через учителя словесности, причем последний ничего об этом не знал.

Преподававший в обеих гимназиях педагог оставлял калоши в школьном гардеробе, и влюбленные прятали записки под стельку. «Канал» вскрылся, когда педагог почувствовал неудобство при ходьбе. Адресаты были уличены и понесли наказание.

Однокашники вспоминают, что у Феликса было сильно развито чувство товарищества. Нередко он менялся с товарищами из бедных семей новыми ботинками или рубахой. А уж отдать завтрак голодному другу вообще не считал за поступок. Мировоззрение религиозного юноши изменила дружба с братьями Марком и Борисом Гольдманами, учившимися в той же гимназии. Именно они познакомили 16-летнего поляка с учением Маркса.

В 1895 году 18-летний Феликс вступил в Литовскую социал-демократическую партию, активно пропагандируя идеи Маркса. Для гимназии с религиозным уклоном это было недопустимо. Кончилось все тем, что учитель Мазиков обвинил Дзержинского в краже книги. Оскорбленный такой низостью, Феликс со всем присущим ему юношеским максимализмом дал отповедь: «Не только ты, Мазиков, сволочь, но и все вы, учителя, являетесь мерзавцами…»

После такого демарша единственным выходом стало исключение из учреждения. Но по просьбе баронессы фон Пилау ее племянник получил не «волчий билет», а свидетельство о прослушанном курсе. После чего Феликс со всей страстью окунулся в водоворот революционной борьбы.

Зверское чувство

Последствия наступили очень скоро. По доносу Феликс оказался в Ковенской тюрьме, а затем в Нолинской ссылке под Вяткой. Там он и познакомился с ссыльной студенткой Маргаритой Николаевой, дочерью саратовского священника. Марго была старше Феликса на четыре года, но это нисколько не помешало их чувствам.

«…Мне хочется с ней говорить, видеть ее серьезные, добрые очи, спорить с ней. Если она дома, мне трудно читать, сосредоточиться, все думается о ней, — писал Дзержинский в дневнике. — …Как жалко, что она не мужчина. Мы могли бы быть тогда друзьями, и нам жилось бы хорошо… поддерживая друг друга, могли бы с огромной пользой прожить это время. Женщин же я, право, боюсь. Боюсь, что дружба с женщиной непременно должна перейти в более зверское чувство. Я этого допускать не смею…»

В январе 1899 года Дзержинский признался девушке в любви, и она ответила ему тем же. Вот только продолжения романа не последовало. Неуравновешенный Феликс выкинул из дома полицейского, за что был сослан в далекое село Кайгородское.

«Ты видишь во мне фанатика, а между тем я просто жалкий мальчуган, — писал он невесте. — Я могу совсем разбить твою жизнь и тем разобью окончательно и свою собственную…»

В июне Николаева все же добилась разрешения посетить Кайгородское. Но уже в августе Дзержинский бежал из ссылки, а Марго осталась там до окончания срока. Когда же она разыскала его, Феликс был с ней холоден: «Я за это время, которое прошло после последней нашей встречи, решительно изменился и теперь не нахожу в себе того, что некогда было во мне, и осталось только воспоминание, которое мучает меня».

Причиной охлаждения чувств к Николаевой стала первая любовь Феликса — Юлия Гольдман. В феврале 1900 года Дзержинского поместили под арест в Варшавскую цитадель, где его неожиданно посетила «двоюродная сестра». Там, на свидании, они признались в чувствах друг к другу. В ссылке молодые открыто жили вместе, что позволило революционерам считать Юлию официальной женой Дзержинского. Однако зарегистрировать брак они не успели: спустя два года, уже в Швейцарии, Юлия простудилась, и недуг перерос в туберкулез. От него она и скончалась на руках Дзержинского.

Единственной и официальной супругой «рыцаря революции» стала Софья Мушкат. Товарищи по борьбе знали ее под кличкой Чарна. С 33-летним Дзержинским, уже ставшим легендарной личностью в подпольных кругах, 22-летняя Чарна познакомилась в Варшаве на конспиративной квартире. Дочь мелкого чиновника, Софья слепо верила в идеалы свободы, равенства, братства. Узнав, что в Кракове товарищу Юзефу (кличка Дзержинского) нужен помощник для работы с документами, Чарна вызвалась стать таковой. А он поначалу и не замечал влюбленных глаз красавицы…

Совместная работа и идеалы сблизили их, и осенью 1910 года Софья стала женой Феликса. А через месяц ее арестовали. Их сын Ян родился уже в тюрьме.

В 1910-1911 годах Дзержинский поддержал ленинскую позицию, выступив против Плеханова с его легальными методами борьбы. В 1912 году он вновь арестован, на этот раз к злостному бунтовщику и беглецу применили более действенные репрессии — сначала три года каторги (Орловский централ), затем еще шесть в Бутырке, где он, возможно, сидел бы аж до 1922 года, если бы не Февральская революция.

Супруги снова встретились, когда Яну было восемь лет.

В 1917 году партия срочно нуждалась в человеке, который сможет создать и возглавить особый орган, карающий и беспощадный, и это дело было поручено «железному» Феликсу. В декабре 1917 года возникла реальная угроза всероссийской забастовки госслужащих. Совнарком отреагировал на нее созданием Всероссийский чрезвычайной комиссии по борьбе с саботажем. Вот ею и руководил Дзержинский (в 1922 году ее переименовали в ОГПУ) до самой своей смерти.

Поэтому на перроне в Москве жену и сына встречал уже не товарищ Юзеф, а всесильный председатель ВЧК. Повинуясь супружескому и отцовскому долгу, Дзержинский поселил их в своей квартире в Кремле, но от былой страсти не осталось и следа.

Красный террор

Неутомимая любовница по имени Революция окончательно и бесповоротно забрала его к себе, она же его и сгубила. ЧК участвовала в массовых репрессиях, а ее глава нередко становился инициатором акций по процентному уничтожению населения и полному истреблению представителей «паразитических классов».

Лишь однажды он прекратил выполнение своих обязанностей, подав в отставку. Случилось это после убийства Мирбаха, германского посла, совершенного с целью срыва мирных, а фактически капитулянтских, переговоров в Бресте. В этот момент Дзержинский занял троцкистскую позицию, в чем позже неоднократно каялся. Во всем остальном «железный» Феликс Совнарком устраивал: и чистки производил, и заложников брал, и расстреливал их. Ничего страшного в своей деятельности Феликс не видел.

Гражданская война закончилась, и последствия этой преступной братоубийственной бойни открылись во всем ужасе. Промышленность была разрушена, всюду царила разруха, страна оказалась наводненной беспризорниками. Пять миллионов уцелевших детей остались без родителей, а число погибших счесть невозможно и сегодня.

Феликс Дзержинский стал инициатором важной государственной программы по выращиванию пострадавшего в войне поколения, которое следовало не только накормить, одеть и обуть, но и воспитать в духе нового общественного строя. С этой целью по всей России создавались детдома, спецприемники и детские коммуны. Этот проект можно назвать одним из самых успешных в советской истории.

Мало кто сегодня помнит о том, что Дзержинский стал одним из главных зачинателей массового спорта в СССР. Мало того, общество «Динамо» можно смело назвать его детищем.

Помня о собственном прошлом, насыщенном колебаниями и отклонениями от линии партии, Дзержинский часто заступался за большевиков, допускавших подобные идеологические огрехи.

20 июля 1926 года во время партийного пленума 1926 года он настолько эмоционально спорил со своими бывшими соратниками и друзьями Пятаковым и Каменевым, что его сердце не выдержало, и к вечеру Железный Феликс скончался от сердечного приступа.

«И у таких людей, оказывается, есть сердце…» — поговаривали в некоторых кругах.

Вполне возможно, если бы он прожил дольше, то разделил бы участь многих членов ЦК ленинского набора, и ему припомнили бы все его «троцкизмы» и прочие «рыкизмы-пятакизмы-каменизмы» в 1937 или 1938 году. В каком-то смысле ему даже повезло, по крайней мере, в смысле историческом. До репрессий 1937 года Дзержинский не дожил. Он стал советской иконой, символом несгибаемости, его именем называли заводы, фабрики, школы, дивизии, пароходы, города и улицы…

…Что сказать в заключение? Времена при жизни Дзержинского, конечно, были сложные. Но с временами всегда так: спустя годы они могут быть названы «грозовыми», «роковыми», «лихими»…Однако такими их делают сами люди! Люди, которые живут не теми идеалами, обманываются иллюзиями и закрывают глаза на очевидные вещи.

Россинская Светлана Владимировна, гл. библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Тольяттинская библиотечная корпорация»; e-mail: rossinskiye@gmail.com

Источник