Гордость тольяттинцев Павел Кудинов о ярких событиях, музыке и любви в жизни

27 января 2018 года Тольяттинская филармония подарила нам музыку двух гениев — Шостаковича и Стравинского — в исполнении баса Павла Кудинова.

У этого титулованного артиста, выпускника Саратовской консерватории и Тольяттинского музыкального училища, приглашенного солиста Венской Фолькс Оперы и Большого театра России — замечательная, почти мальчишеская улыбка. Он говорит с ней о полной ярких событий, музыки и любви жизни.

Дома

— Вам хорошо в Тольятти, когда вы возвращаетесь сюда, как вот в эти дни?

— Конечно! Дома хорошо всегда.

— И Россия, Тольятти — по-прежнему дом?

— Абсолютно!

— А как вам наши январские волжские морозы?

— По морозам скучаем. Целыми днями мы здесь сейчас гуляем: солнышко, мороз, красота! Ходили париться, потом выбегали на снег. Здорово, радостно.

— Вы рисковый! А голос?

— Ну, многие певцы — абсолютно нормальные люди. И закалка, наоборот, даже помогает. А тех, кто болеет, просто неправильно научили петь.
Русский

— Павел, когда 16 лет назад вы приехали жить в Австрию, в Вену, что было важнее — сохранить свою русскость или раствориться в упорядоченной, чистенькой немецкости? Я имею в виду и быт, и жизнь, и профессию.

— Для русского человека русскость сохранять не надо. Она никуда не уходит. Какого русского ни возьми, этой проблемы нет. Наоборот! К тамошнему быту приспособиться нужно было. Если с волками живешь, немножко выть надо по-волчьи.

— Жить по правилам?

— А я не имею ничего против, чтобы переходить дорогу на зеленый свет, особенно если на это смотрят маленькие дети. Мусорить я тоже никогда не любил. Там, например, очень развит раздельный сбор мусора. Отдельно выбрасывается зеленое стекло, отдельно светлое, отдельно пластик, отдельно пищевые отходы. Я с удовольствием это делаю и своих дома ругаю, если они поленились это сделать. В общем, мы бережем природу и к этому даже привыкать не надо было.

— Ваши дочери родились уже в Австрии?

— Да, обе дочки родились уже там.

— И вы их растите как русских или европейских девочек?

— А я не вижу разницы. Точно так же встаем, точно так же опаздываем в школу. Пища у нас дома — как здесь.

— Ну и что вы готовите дома?

— Картошка, морковка, салатик. Гречку едим часто. Без нее плохо. Дома мы, конечно, разговариваем по-русски. Дочери по-русски думают. Но, естественно, в садике и в школе они все-таки общаются по-немецки. Они у нас двуязычные. Могут думать и на немецком.
99 процентов

— Павел, в консерватории вы учились как пианист. Но вдруг фортепиано уступило голосу. Душа петь позвала или были долгие раздумья: что удачнее ляжет на карьеру?

— Такое ощущение, что все получилось автоматически. В общем-то, голос не спрашивает, хочешь ты заниматься вокалом или нет. Если человек однажды вкусил то особенное состояние, когда ты поешь, если получил эмоции, которые при этом возникают, энергию, которая радует, отказаться от этого очень трудно.

— А у вас уже были тогда певческие опыты?

— В училище я пел в церкви в хоре. Тогда и были первые пробы голоса. Я не считаю себя рабом своего голоса. Но приходится соблюдать какой-то режим.
Саксофон

— Вы выросли в семье священника. Слушали классическую и духовную музыку. Могло ли вас в юности занести в рок, в джаз?

— Очень даже могло. Когда я учился в музыкальном училище, здесь в ДК СК искали пианиста для ансамбля поп-музыки. Я походил туда немножко. Мне тогда это показалось не очень интересно. Больше нравились народные инструменты, привлекали гусли, балалайки, жалейки.

— Владеете?

— Я играю на флейте, саксофоне и на жалейке, конечно.

— Саксофон часто берете в руки?

-— Не очень часто, но это была мечта юности.

— Вот! Я все-таки попала!

— Попали. Правы. Увлечения разные. И это нормально. Первое, что я сыграл, когда его осваивал, тот самый кусочек из фильма «Мы из джаза», который там играет саксофонист.
Опера

— Павел, европейские подходы к режиссуре в опере отличаются?

— Везде уделяется достаточно внимания актерской игре. Иначе не будет спектакля. Раньше, лет 30-40 назад, на первом месте стояло пение. Шаляпин очень много сделал для того, чтобы на сцене органично сплетались актерская игра и пение. Ну как можно сцену сумасшествия Бориса просто стоять и петь?

Но в современном оперном театре молодые режиссеры предпочитают брать на главные партии молодых певцов. Потому что молодость — это фигура, это пластика. Потому что Турандот — молодая принцесса, которая выходит замуж. А у Пуччини так написана музыка, что молодой голос с этим просто не справится. А если и справится, то это потом ему припомнится: голос быстро износится. И мы, певцы, с этим боремся.

— Как?

— Отстаиваем какие-то вещи. Режиссеру, например, нужно, чтобы вокалист во время арии бегал по сцене то вверх, то вниз. А когда бежишь, задыхаешься, и петь уже невозможно. Или сцена с падением. Я говорю режиссеру: «Покажите, как надо». Он показывает. Я говорю: «А покажите-ка еще раз, потом еще». Но дирижеры нам в общении с режиссерами помогают. Спасибо им большое. Выручают.

— Есть самая любимая опера?

— Любимая — та, над которой ты работаешь сейчас.

— Значит, сейчас какая?

— Я пока еще с ней не слюбился… Но это будет партия Гурнеманца в опере «Парсифаль» Вагнера. Очень психологичная партия.

— А когда вы готовите такую сложную партию, дом замирает, быт отодвигается?

— Нет, дом никуда не отодвигается. Я люблю что-то делать по дому. И ремонт, и что-нибудь еще. У меня, как у русского мужика, руки до этого чешутся. Я, например, заучиваю слова, если трудно запоминается текст, на беговой дорожке в фитнес-центре. Скучно же двадцать минут бежать. Все живет параллельно.

— Спорт — часть жизни?

— Я считаю себя спортивным человеком. Люблю движение. Вдобавок ко всему мой самый первый педагог по пению — бывший спортсмен.

— Вот это неожиданно!

— Владимир Владимирович Павлов преподавал физкультуру в Саратовской консерватории. Он сам учился на вокальном отделении в Питере, но, видимо, была у него дилемма: в нем спорили пение и спорт. Жизнь распорядилась так, что он пошел по тренерской части и честно заслужил звание тренера. Его спортсмен добился серьезных успехов.

— Вашему вокалу это помогло?

— У него был такой спортивный взгляд на этот процесс. И мне сейчас это очень помогает. Я чувствую себя нормальным человеком. Не рабом голоса.

— Не рафинированным артистом?

— Нет, абсолютно нет.

— Здесь, в Тольяттинской филармонии, вы спели очень сложные психологически песни Шостаковича…

— Песенки шута? Первый раз прикоснулся к этому материалу три года назад, тоже здесь, в Тольятти, на фестивале Молодежного симфонического оркестра. Анатолий Левин меня побудил к этому. И он же выступил в роли наставника. Я ему благодарен. Порой не знаешь, как к этому подступится. С одной стороны, все это говорит шут. И не поймешь, где правда, где иносказание, где провокация. Они же были умнейшие люди.

— Наверное, «Короля Лира» может петь только очень умный певец.

— Я надеюсь, что еще не раз к этой работе вернусь. И тогда уж добьем.

Звоны

— Вы входите в ассоциацию развития колокольного искусства России. Как вы туда пришли?

— Один из членов этой ассоциации — Александр Ярешко — был доцентом кафедры руководителей народного хора в нашей консерватории. И он в виде факультатива организовал у нас школу звонарей.

— Вы до этого не звонили?

— Как раз звонил. Ведь наш дом был рядом с церковью. Я проникал на колокольню. Мне это было интересно. Мне вообще все инструменты были интересны, кроме фортепиано. Я тогда уже знал, что фортепиано — это не мое. Но после последнего экзамена в консерватории, может быть, его все-таки полюбил… Поднимался я на колокольню, а там старушка звонила в колокола. Она мне разрешала звонить, я пробовал. И пластинка с ростовскими колокольными звонами уже была в то время, конечно.

Потом, уже в консерватории, нужно было подрабатывать в хоре. Время было такое — девяностые годы. Естественно, я полез на колокольню. А там как раз Ярешко обучал звонам своих студентов-народников.

Вот так мы и стали общаться. Вместе с ним и с другими звонарями мы объездили пол-России, звонили на разных церковных фестивалях. И если какой-нибудь храм заказывал себе колокольню, то мы приезжали и обучали звонарей.

Такова традиция русского звона, что у нас ритм главнее, чем мелодия. И поэтому мне, например, нравится, когда между звуками интервалы диссонирующие. Я не знаю, почему так. Может, чтобы не захотелось услышать какую-то мелодию или чтобы не захотелось песню сыграть. Но и этим мы, кстати, тоже балуемся.

— В Вене не звоните?

— Регулярно звоню. Я единственный звонарь в Вене, а может, и в Австрии. И поэтому я считаю, что в мои обязанности входит просвещать народ. Несу русскую культуру там, за рубежом. Колокола, гусли…
Гусли

— Гусли? Вы играете на гуслях, Павел?

— Случается. Это мое хобби. Но я бы этим хобби занимался все время. В свое время я познакомился со звонарем Валерием Гараниним — одним из ведущих российских звонарей, гусляром, исполнителем былин. С тех пор я просто заболел гуслями. Видимо, всю свою жизнь я шел к этому инструменту. Звучание гуслей волшебное. Это действует на всех абсолютно. Иностранцы слушают гусли, затаив дыхание. Застывают просто. Их нет! Они в нирвану попадают. А русский человек тем более.

— Гусли, звоны, опера… А есть отдушина вне музыки?

— Мне нравится что-то строить. У меня мечта — построить своими руками дом. И главное, я знаю, как это делать.

— Руки умеют?

— Да, руки сами просят. Я дома очень люблю что-нибудь мастерить. Полочки какие-нибудь интересные сделать. Изобретательство мне нравится. Люблю что-то придумать, изобрести. Очень люблю с деревом заниматься, строгать, пилить…

— И для этого есть время, место и дерево?

— Почему нет? Например, мы для детей завели хомячков. Сами сделали для них вместе какие-то лесенки, ходы, даже беговое колесо 28 сантиметров диаметром.

— Павел, карьеру вы выстроили, дай Бог ей счастливого продолжения. Остается построить своими руками свой дом. И он будет?

— Надеюсь.

Наталья Харитонова, «Площадь Свободы»
mail-ps@mail.ru

Источник