Художник Вера Кондулукова раскрывает секреты семейной и творческой гармонии

Совсем недавно, в рамках прошедшей в Тольятти российской выставки «Красные ворота. Против течения», профессор кафедры изобразительно-декоративного искусства ТГУ, выпускница Ленинградского института живописи и архитектуры имени И.Е. Репина Академии художеств СССР Вера Кондулукова получила… репинскую премию. Репинка в квадрате, выходит.

– Вера, насколько важно известному, уже состоявшемуся художнику быть признанным?

– Когда художник говорит, что пишет для себя, он лукавит. Потому что пишет он все равно для того, чтобы найти отклик у зрителя. Чтобы через краски, уголь, карандаш, холст поделиться с ним своими мыслями, чувствами. Он выражает себя, свое отношение к обществу, свои внутренние переживания и чувства. Хочется порадоваться встрече с каким-то человеком, художник пишет портрет. Хочется сказать о природе, он пишет природу. И тоже вкладывает в работу свои чувства, потому что пейзаж может оказаться и грустным, и веселым, и тревожным. Или, например, историческим, потому что он видит, что-то исчезло, и появляется тоска об уходящей архитектуре. Так через любой жанр художник может передать состояние души. Поэтому станковая или реалистическая живопись дает ему для этого самые полные возможности. Но ведь живопись – это еще и сумма знаний, накопленных веками. Каждый век что-то изобретал, чем-то обогащал искусство.

– Вера, я услышала про сумму знаний, про наследство веков, но не услышала слова «талант».

– А талант… Всевышний одаривает способностями всех.

– Но ведь по-разному одаривает…

– По-разному. Но как в Библии сказано: один зароет талант, а другой его разовьет. На какую почву ляжет то заветное зернышко? Где ты сможешь выстроить это здание? А ведь здание строится только благодаря труду. Талант – это труд. Великие художники – великие труженики.
Семечко

– Вера, а в вас кто заронил это семечко? Как это было?

– Конечно, все из детства. Мне было около пяти лет, и мне очень нравилась картина, которая висела у нас дома. На ней были лес, речка и лодочка. И очень красивое сочетание зеленого и красного. Зеленые берега, красная рубаха на человеке в той лодке. Уже взрослой, когда я впервые увидела работы Коровина в Третьяковке, я вспомнила о той картине. Может быть, это была любительская копия.

Примерно в то же время отцу как ветерану войны дали дачу. И видимо, распределили ему самый последний участок на краю дачного массива, от которого все отказывались. Там рос большой-большой дуб. Выходишь на крыльцо и видишь лес, и видишь всех, кто проезжал или проходил мимо. Нам нравилось это ощущение жизни. Это было ощущение единения с природой.

– Вера, а кисточка в то время у вас в руках уже была?

– Не кисточка, а карандаш! Нас было три сестры. Одна сестра на два года постарше нас, а мы с Надей – близняшки. Маме нужно было работать, и она, оставляя нас одних, раздавала нам тетрадки и карандаши. Я рисовала день и ночь. Мне очень нравилось, как мама умела одним росчерком нарисовать в профиль человечка. Мне тоже так хотелось. И я из всех троих научилась рисовать. Причем если у меня получилось хорошо, значит, это был хороший человек. А если не очень, то это какая-нибудь баба-яга или кто-то такой же коварный и злой, как она. И когда в дом приходили мамины и папины друзья, мне очень хотелось показать им свои рисунки. Это к вопросу о признании художника.

– Первые уроки живописи. Когда они состоялись в вашей биографии?

– Я всегда рисовала людей, в том числе тех, кто бывал у нас в гостях. Мне нравились книжные иллюстрации, я даже копировала рисунки. А когда я была в четвертом классе, по радио объявили, что в Самаре впервые открывается художественная школа. Но когда мы пришли, оказалось, что нужно рисовать акварельными красками. «А что это такое?» – спросила я, когда на следующий день нужно было сдавать этот вступительный экзамен. Мы с мамой заехали в магазин, купили акварельные краски, и я весь вечер рисовала. Впервые акварельными красками. Наутро в школе расплакалась: краска на листе потекла. Подошел педагог, успокоил: «Не плачь. Мы сейчас все подотрем». Мы жили на Безымянке. До школы на трамвае нужно было ехать почти час. В тот день (не помню, почему, может быть, я потеряла три копейки на трамвай) возвращалась домой по рельсам.

– Но в школу-то Веру Кондулукову приняли, конечно?

– Веру Юркову. Это моя девичья фамилия. Приняли кандидатом.

– Девочку с косичками и человечком в профиль в тетрадке?

– Да, с косичками. Волосы у меня были очень кудрявые. С рыжинкой. Они никак не слушались, вставали короной. Мама их туго-туго заплетала, а они при первой возможности – все равно врассыпную.

– После художественной школы вопросов о будущей профессии у вас уже не было?

– Ну конечно, не было. После школы было Пензенское художественное училище. Его я окончила с отличием. Там встретила Сергея (Сергей Кондулуков – супруг и заслуженный художник России по совместительству. – Прим. ред.). Он тогда как раз перевелся в нашу группу, пришел на четвертый курс, когда вернулся из армии. Ребята ему говорят: «Тут Вера Юркова в лидерах». Ну да, я была среди лучших учениц, но я просто больше всех работала. Я очень рано поняла цену отношения к труду.

– Опять спасибо родителям?

– Отец составлял расписание: сегодня одна дочка полы моет, другая посуду убирает, третья цветы поливает. А как же! Когда семья большая, все надо успевать, ко всему нужно приучать с детства. У Сергея семья тоже большая, там шестеро ребят, и они все тоже все умели. Так нас учили родители, так я своего сына учила.

– И рисовать в том числе. Почему же сын не художник, а известный столичный телевизионщик?

– А знаете, у Алексея способностей было даже больше, чем у нас. Мы с ним ездили на Алтай, на Байкал. Он там мальчишкой писал акварели. И у него их покупали. Увозили в другие страны. Когда сын подрос, спросили: «Думай, Алеша, какую профессию выбирать». Ответил так: «Хуже вас я писать не хочу, а лучше – усидчивости не хватит». Недавно ему предложили стать на ТВЦ заместителем директора по информационным программам. До этого всю жизнь мотался по свету, весь мир посмотрел. Все горячие точки объехал, у меня от этого волосы седые.
Согласился

– Не рисует уже?

– Иногда берет с собой акварель. Душу себе отводит.

– Когда вы с Сергеем начинали свой художнический путь, о деньгах не думали?

– Не думали. Просто без этого ты не можешь, как музыкант не может без музыки. В любой профессии, если свое дело делать хорошо, ты все равно будешь нужен. И все равно выживешь. В начале пути лежит ремесло. А уж потом приходит мастерство. Мастерство и есть талант. Вон сколько в черновиках Пушкина перечеркнуто, чтобы дойти то того зернышка, в котором «Мороз и солнце». Он это сказал, и картинка сразу возникла. Всего два слова, и все ожило. А сколько нужно было до этого слов перебрать! И к этому приходит художник, когда он, ни на что не претендуя, вдруг понимает: профессионалы его картину отметили. Так было и на выставке «Красные ворота». В моем возрасте такое признание говорит: идешь по правильной дороге. А правильная – все тот же труд. Почему Рембрандт – великий художник?

– Почему?

– Потому что кажется, что человек с его портрета сейчас доверительно с тобой поговорит. И этот человек тебя поймет. Вот это высота! И кажется, что это все даже не красками написано: это сам воздух, сама среда. Не ясно, как это сделано, но оно живое. И там душа. Вот об этом мы говорим «талант».

– Вера, вы с Сергеем всю жизнь вместе. Разумеется. Вместе и в мастерской, и на выставках. Не было моментов соперничества?

– Это удивительно. Когда мы учились в художественном училище, и даже уже гуляя у нас на свадьбе, все говорили: «Какие же вы разные!» Разные, но только внешне. У нас души одинаковые. Мы в одну сторону смотрели, одного хотели. А когда вы уважаете и понимаете друг друга, важно, чтобы второй мог выразить себя до конца. Сергей даже больше любит мои работы, чем свои. И он как никто другой понимает их и меня.

– Это называется любовь…

– Сергею говорю: «Я от своего близнеца отлепилась, а к тебе прилепилась. Душа моя родственная». Так было у нас и в воспитании сына: ни разу не было, чтобы он говорил мальчишке одно, а я что-то другое. Однажды, Алеша сказал: «Да, папа – единица, а мама – нолик, но вместе вы – десятка». И это действительно так. Теперь мы один без другого не можем быть. Вот и когда мы готовим какую-то выставку, Сергей готов быть фоном мне, а я ему охотно бываю фоном. Два профессионала, мы верим друг другу. Это свободное содружество. Сотрудничество, в котором каждый из нас сохранил свою индивидуальность.

– Она видна в живописи.

– Вот Сергей рассудительный, спокойный. У него и живопись такая. А я эмоциональная, и живопись у меня другая. Мама мне говорила, что ей Сережины работы больше моих нравятся, потому что моя живопись ее тревожит. Он – мое лицо, я – его. И мы сумели сохранить свою искренность. Не наступали пяткой на душу другого, не подстраивали под себя. Мы – две личности. Сохраняя себя, мы развиваемся как художники и люди.

Так что, возвращаясь к вашему первому вопросу, скажу: когда профессионал оценивает тебя, это праздник. Художнику нужен взгляд со стороны. Он нуждается в нем. Но выставки сейчас так сложно сделать. Рембрандт в молодые годы написал 60 работ, а потом – всего три. Но какие!

Наталья Харитонова, газета «Площадь Свободы», mail-ps@mail.ru

Источник