Михаил Нестеров: Жизнь от чуда до советской серости

В доме осталась только мать, она положила ему на грудь образок Тихона Задонского, и случилось чудо: когда отец вернулся из церкви, мальчик нормально дышал, на его лице даже проступил румянец. На следующий день он пошел на поправку и с тех пор почти не болел…

Жизнь Михаила Нестерова (1862- 1942) — известного русского художника — передвижника, началась с чуда и до определенного момента напоминала ему сказку. Он прожил 80 лет, стал академиком живописи, заслуженным деятелем искусств РСФСР, лауреатом Сталинской премии первой степени…

До самой своей старости Нестеров верил в чудеса, только вот не у каждой сказки бывает счастливый конец…У него была своя сказка. Счастливая сказка с очень печальным концом…

Давайте вместе с читателями подумаем, что же послужило причиной того, что мальчик с самого детства верил в то, волшебство рядом и рано или поздно оно себя обязательно проявит?

Известно, что, легко сдав экзамены в Училище живописи, ваяния и зодчества, Миша учился с удовольствием, и профессора его поначалу хвалили. Что произошло потом? Почему в молодости при всем своем несомненном таланте он ощущал себя полнейшим неудачником?

Как называлась картина, принесшая Нестерову успех и звание академика живописи? Какая картина стала проклятием?

Почему художник отказывался от участия в выставках? Почему его искусство оказалось ненужным в Советской России? За что его арестовали в 1938 году? За что посадили в Бутырскую тюрьму? И по какой причине отпустили через две недели?

Какую роль в жизни художника сыграли женщины — Мария Мартыновская и Екатерина Васильева?

Был ли счастлив Михаил Васильевич Нестеров? И почему всю жизнь жил вне времени?

Итак…

С ощущением волшебства

Между прочим, с чуда началась вся его жизнь: младенцем он тяжело заболел и чуть не умер. В Уфе, где они жили, отец, богатый просвещенный купец, обратился к лучшим врачам, те делали, что могли, но с каждым днем надежды на выздоровление оставалось все меньше. Когда у ребенка заострился нос и на висках выступили синие жилки, родные ушли в церковь заказывать панихиду.

В доме осталась только мать, она положила ему на грудь образок Тихона Задонского, и случилось чудо: когда отец вернулся из церкви, мальчик нормально дышал, на его лице даже проступил румянец. На следующий день он пошел на поправку и с тех пор почти не болел… Об этом Мише часто рассказывала мать, и он рос с ощущением того, что где-то рядом живет волшебство и когда-нибудь оно обязательно случится в его жизни.

С подачи выпивохи и неудачника

В детстве Михаил Нестеров был шалопаем и непоседой. Отец отправил его в Москву поступать в техническое училище, но он срезался на экзаменах и пошел в реальное. Известия из Москвы не радовали домашних. В науках сын не блистал и по-прежнему озорничал. Бог весть, что из него вышло бы, да попался Мише на жизненном пути учитель рисования.

Художник-неудачник много пил и имел один-единственный костюм, висевший на гвозде в пустой неприбранной комнате. Рисунки мальчика поразили педагога. Он показал их профессору Училища живописи, ваяния и зодчества, и тот заверил, что из парня определенно выйдет толк.

В Уфу полетело очередное письмо: директор реального училища писал Василию Ивановичу Нестерову, что коммерсанта из его сына, судя по всему, не выйдет, а вот в Училище живописи и ваяния ему будут рады.

Миша станет художником? Вот и ладно — возможно, хотя бы станет жить в ладу с самим собой, — рассудил отец и дал свое благословение. В пятнадцать лет Михаил поступил в Училище живописи и ваяния — вступительные экзамены сдал легко, учился с удовольствием. Поначалу профессора его хвалили, но потом дела пошли куда хуже, и на каникулы юноша приехал, ощущая себя полнейшим неудачником. Он учился живописи уже семь лет, и конца этому не было видно: четыре года в Москве, два — в Петербурге, еще пару лет в Москве — и ни одной медали, ни одного первого места на конкурсах!

При этом все говорили, что Нестеров талантлив. Однако учителя считали, что у него нет своего лица, он пишет картины то «под Сурикова», то «под Маковского». И он метался то в Москву из Петербурга, то обратно, чувствуя, что ничего не выходит. Перспективы не обнадеживали, перед глазами маячила судьба учителя рисования из реального училища, кое-как перебивающегося обучением недорослей да малеванием образов — для себя он ее не хотел.

«Это — мое»

Встреча с будущей женой произошла у Нестерова случайно. Когда ему исполнился 21 год, он приехал в Уфу на каникулы. Ехал по центральной улице на коне по кличке Гнедок, а по тротуару шла барышня под легким кружевным зонтиком. Увидев ее лицо, Миша ощутил глупое, ничем необъяснимое, никогда не посещавшее его доселе счастье. Большие веселые глаза, носик картошкой, круглые щеки… Лицо как лицо: не красавица, не дурнушка, но человек, по всему видно, хороший…

Глядя на девушку, он сразу понял: «Это — мое» — и придержал Гнедка, чтобы всласть налюбоваться незнакомкой и незаметно проводить ее до дома. Девушка подглядывала за ним через дырочку в зонтике, а он старательно отворачивался, делая вид, что его интересуют вывески на противоположной стороне улицы.

Вернувшись домой, Михаил принялся разузнавать про улыбчивую круглолицую барышню, живущую около реки. Вскоре он представился Марии Ивановне Мартыновской и начал за ней ухаживать. К этому времени родные почти махнули на него рукой.

О женитьбе, разумеется, нечего и думать: как сможет содержать семью недоучившийся студент, не сидеть же на шее у родителей? Но любовь не признает разумных объяснений…

Это было чудесное, волшебное лето! Подобралась прекрасная компания, они плавали по реке Белой на лодках, жгли на островах костры, пели хором – и любовь росла с каждым днем, таким счастливым он не чувствовал себя никогда. Наконец Михаил набрался храбрости и объяснился: Мария Ивановна не ответила ему «да», но ведь и не отказала!

А вот отец лепет влюбленного Миши и слушать не хотел: ему не нравилась девица Мартыновская — без состояния, образования и определенных занятий. Он был не в восторге от ее семьи: брат Маши был сослан в Сибирь по делу о народовольцах — к чему сыну так рано вешать себе на шею обузу? Пусть закончит училище, начнет зарабатывать — вот тогда и о браке с приличной девушкой можно подумать. Михаил уехал в Москву ни с чем. Однако там его жизнь внезапно изменилась…

Окружающие только диву давались: вечный студент Нестеров, так и не оправдавший надежд, которые когда-то подавал, в одночасье превратился в лучшего ученика. На него посыпались премии, его ставили в пример — следующим летом он вернулся в Уфу окрыленным. Маша его любит. Договорились обвенчаться, когда Михаил получит диплом. Ждать пришлось недолго: работа Нестерова так приглянулась профессорам, что его выпустили из училища со званием свободного художника. Маша приехала в Москву, назначили свадьбу, хотя родители так и не дали им благословения. Их обвенчали в скромной церкви, потом устроили небольшое застолье.

Во время свадебного ужина произошло событие, которое он принял за дурное предзнаменование. К одному из гостей, врачу, за ужином подбежал взъерошенный, перепуганный посыльный — рожала женщина, к ней срочно требовали доктора. Меньше чем через час гость вернулся и сообщил, что было слишком поздно, помочь роженице он уже не в силах. Скончалась…

За столом повисла пауза, гости опустили глаза. В этот момент Михаил подумал: если бы он лишился Маши, то, наверное, наложил бы на себя руки. Но вскоре началась новая жизнь, этот случай забылся и вспомнился только тогда, когда судьба постучала в их собственную дверь…

Счастливое Рождество

Михаил часто вспоминал их единственное Рождество: елку, украшенную пряниками в серебряной фольге и дешевыми свечками, на вершине красовалась позолоченная Вифлеемская звезда — в магазине Лепажа на Кузнецком мосту он заплатил за нее без малого весь гонорар, полученный в журнале «Нива».

На столе стояли гусь с квашеной капустой и привезенные из Уфы настойки, Маша подарила ему великолепную трость из узловатого дуба с серебряным набалдашником: честно говоря, она ему совершенно не нужна, но это был великолепный подарок. Настенные часы пробили полночь, он поднял рюмку за будущего ребенка и счастье, которое их ждет, а потом устроился на полу у ее ног и положил голову Маше на колени.

В честь Рождества они ужинали не при керосиновой лампе, как обычно, — на столе, потрескивая и оплывая, горели настоящие восковые свечи, и в их призрачном свете бедная комната казалась дворцом. Счастья не надо было ждать, оно — рядом: громко тикали часы, оба молчали, и ему безумно хотелось удержать эту минуту. Пусть она тянется как можно дольше, а еще лучше — не кончится никогда… Мерно раскачивался маятник, и они не ведали о том, что им осталось быть вместе меньше полугода.

Ничто не предвещало беды…

А пока ему хотелось доказать всему миру, что он сможет самостоятельно, без родительской поддержки кормить семью. Михаил работал как вол, делая иллюстрации в журналы, расписывал стены и потолки в богатых квартирах, оформлял книги… Вот только платили за это гроши.

В свободное время Михаил писал картину, мечтая, что она принесет ему известность. Маша хозяйничала в крошечной комнатке в меблирашках за Красными воротами, а он бегал по редакциям и отделывал комнаты в доходных домах. На этом специализировался знаменитый московский декоратор, господин Томашка, чьей величайшей тайной было то, что он умел рисовать только букеты, да и то по трафарету.

Когда Нестеров приходил на работу — они оформляли особняк на Воздвиженке, — Август Августович запирал его на ключ: никто не должен знать, что росписи делает не он, а какой-то мальчишка! По окончании работы Михаил получил свой гонорар — сто рублей. Сумма казалась огромной, и он был счастлив… А потом он узнал, что Морозова заплатила Томашке 7 тысяч.

Между тем картина, над которой корпел Михаил, без конца ее переделывая, была наконец завершена. «До государя челобитчики» понравилась и публике, и профессорам училища: он наконец получил звание, и родители примирились с браком сына.

Маша уже носила ребенка. Она ходила по дому, придерживая живот и переваливаясь, как уточка, ее неуверенная поступь трогала его до слез. Мальчика они собирались назвать Василием, в честь Мишиного отца, девочку — Ольгой. Он сам раскрасил резную колыбель и начал присматривать квартиру побольше и посветлее — ничто не предвещало беды…

Ольга появилась на свет 27 мая. Жена после родов металась в горячке, лекарства ей не помогали. Маши не стало через 2 дня. Он сам закрыл ей глаза. Когда все кончилось, он хотел повеситься, но в соседней комнате плакал ребенок: надо было жить и растить дочь. Был и другой долг — он хотел в последний раз нарисовать Машу.

Я сказал тебе не все слова…

Карандаш бегал по бумаге, из штрихов возникало лицо — но это была не его жена. Эта картина на долгие годы станет его проклятием. Он все-таки ее нарисует и будет так разочарован тем, что получилось, что уничтожит работу, сохранив лишь небольшой, вырезанный из сожженного полотна квадрат — Машино лицо. Позже он возвращался к этой работе снова и снова, мучился, пробовал, в отчаянии бросал кисть — и через много лет создал истинный шедевр, картину «Больная девушка». В тяжелые минуты Нестеров подолгу перед ней стоял, молча разговаривая с покойной женой.

Какое горе, что он не успел сказать ей всего того, что хотел! Что именно она принесла ему удачу, благодаря ей он из бойкого подмастерья превратился в настоящего художника. Что встретив ее, он будто проснулся и увидел все краски мира. Его работы ожили, ему удалось найти свою тему… Без Маши он, пожалуй, так и ходил бы в неудачниках.

Когда-то художник вычитал занятную историю: когда – то на свете жило племя, которое вело бухгалтерский учет счастья. На надгробных памятниках эти люди писали: «Он был счастлив десять минут». Или пять, или три — тогда это его позабавило. Не мало ли? Человек, проживший долгую жизнь, разве может быть счастлив всего несколько мгновений? Теперь ему казалось, что может.

Он был счастлив, когда Маша ответила «да», и эти несколько минут запомнились навсегда: чувство было таким острым, что хотелось исчезнуть, раствориться в сидящей рядом любимой девушке. С тех пор с ним случилось немало хорошего, но ничего подобного он больше не испытывал…

После Маши

Прожитая жизнь оказалась, в общем-то, удачной. Маша хранила его и после смерти: все, кроме работы, стало казаться несущественным, и он трудился над своими картинами с поражавшей коллег сосредоточенностью. Без конца переделывал, порой уничтожал полотна, уже побывавшие на выставках и получившие признание.

Но все же ему многое удалось! Останутся «Великий постриг» и «На Руси», может, «Путь ко Христу» и некоторые портреты… Останется «Видение отроку Варфоломею» — картина, вызвавшая самые противоречивые мнения, ставшая сенсацией XVIII Передвижной выставки и приобретенная П. М. Третьяковым в галерею. До конца своих дней художник был убеждён в том, что «Видение отроку Варфоломею» — самое лучшее его произведение. На старости лет он любил повторять:

— Жить буду не я. Жить будет «Отрок Варфоломей». Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он ещё будет что-то говорить людям — значит, он живой, значит, жив и я.

Нестеров работал над росписями в киевском Владимирском соборе, Марфо-Мариинской обители, полностью расписал дворцовую церковь в Абастумане.

А в сорок лет он встретил Екатерину… Тогда он жил в Киеве, работал в соборе и заканчивал картину «Святая Русь». На холст еще ложились последние мазки, но он уже пускал в мастерскую знакомых — желающих было хоть отбавляй, в городе много говорили о художнике Нестерове. Однажды к нему наведалась 22-летняя девушка, преподаватель женского института Екатерина Петровна Васильева. Они разговорились, и Катенька предложила Михаилу показать город. За первой встречей последовала вторая, и вот он уже пишет в Уфу, что встретил женщину, на которой хочет жениться, — решение было принято быстро, но пожалеть о нем ему не пришлось ни разу. Катя родила ему двоих детей, они жили хорошо и дружно.

Впереди был успех, которому не помешало то, что он часто отказывался от участия в выставках. Михаил Нестеров выпал из падкого до новейших художественных течений времени, зато его картины пользовались любовью, да и знатоки ценили его весьма высоко. В 1910 году Нестерова избрали академиком живописи.

Тяжелые времена

В революцию его семья переживала большие лишения, познав и голод и холод. Художник тяжко болел и не раз был на грани смерти. Но самое ужасное заключалось в том, что после революции в большевистской России его живопись казалась не просто ненужной, а враждебной!

…Являющийся мальчику угодник. Христос, стоящий перед русскими крестьянами. Ребенок, ведущий за собой тех, кто олицетворяет историю России: священников и воинов в кольчугах, потерявшего зрение солдатика в серой шинели, барышень в шляпках и господ в сюртуках…

Теперь все это воспринималось как ересь, и он занялся портретами. Персональную выставку закрыли через шесть дней и широкую публику на нее не пускали. Это Нестерова не сильно огорчило, он давно привык жить вне времени. Куда хуже было то, что время оказалось немилосердно к его близким. Зятя, известного юриста, расстреляли, старшую дочь Ольгу сослали в Джамбул.

Подарки судьбы

…До праздника оставалось два дня, и Москва преобразилась. Около метро стояла огромная украшенная картонными игрушками елка, через улицу протянулся плакат: «Новому 1939 году — ударный труд!»

76-летний художник Михаил Нестеров шел к своему дому в Сивцевом Вражке и думал о том, что страна стала совсем другой, даже елки теперь ставят в иное время — не под Рождество, 7 января по новому стилю, а на неделю раньше.

Рождество большевики отменили. Не будет звона колоколов, ведь почти все московские церкви закрыты. Хорошо, что разрешили хотя бы украшенные игрушками елки, ведь до 35-го года под запретом были и они. В прошлое ушли гульба в ресторанах, мчащиеся по улицам тройки, обильный рождественский стол.

Он нес в авоське праздничный набор, которым удалось разжиться в Академии художеств, — мороженая курица, кубик сыра, селедка, подсолнечное масло, грузинское вино. За спиной остался предновогодний город: набитые трамваи с висящими на подножках людьми, очереди в магазинах и горящие электрическими гирляндами в окнах елки — они появились недавно: невероятно хрупкие, в виде отлитых из тонкого стекла разноцветных фонариков…

Михаил Васильевич брел по заснеженному Сивцеву Вражку и сетовал на то, что дворников революция определенно испортила: лед они скалывать перестали. Вот и его дом № 43, бывшее владение Шаблыкиной. В углу комнаты стояла наряженная елка. На верхушке — красная звезда, на ветках — картонные и ватные фигурки в шинелях и буденовках, стеклянные бусы и гости из прежних времен: три больших стеклянных шара со снежинками и восковой ангел с отломанным крылом.

В уходящем году художник две недели провел в Бутырской тюрьме, ожидая самого худшего, но потом наверху, там, где решают, жить человеку или умереть, что-то переменилось, и его отпустили. Вероятно, Нестеров-попутчик оказался нужнее, чем разоблаченный и преданный анафеме враг.

Ольга жива, она часто ему пишет, он по-прежнему работает… Подарки судьбы надо ценить: рано или поздно придут другие времена, и тогда он еще вспомнит этот Новый год.

…На елке горели разноцветные лампочки, однокрылый рождественский ангел казался чужим рядом с картонным мальчишкой в буденовке, пузатым серебряным дирижаблем с надписью «СССР», и ватным гусем-бюрократом в кепке и с папкой под крылом. Из кукольной мастерской ангел вышел благостно улыбающимся, но теперь краска стерлась, и его улыбка стала какой-то скептической. С годами ангел стал чем-то вроде семейного талисмана, и художнику казалось, что он хочет ему что-то сказать. Так не спросить ли его шутки ради: чего ждать от будущего, что подстерегает нас за поворотом? Будем ли мы счастливы?

Хотя об этом лучше не спрашивать — к чему искушать судьбу…

Скончался Михаил Васильевич Нестеров от инсульта на 81-м году жизни в Москве в Боткинской больнице 18 октября 1942 года. До последнего дня жизни он держал в руках палитру, кисть и рисовал. Местом его последнего упокоения стало Новодевичье кладбище.

Подготовила Россинская Светлана Владимировна, гл библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Тольяттинская библиотечная корпорация», организатор экскурсии, e-mail:rossinskiye@gmail.com

Источник