Мирра Лохвицкая: Это имя окутано тайной

И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость…Особенно прекрасен был цвет ее лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока…

Я хочу умереть молодой,

Не любя, не грустя ни о ком;

Золотой закатиться звездой,

Облететь неувядшим цветком.

Мало найдется поэтов, чья литературная судьба начиналась бы столь успешно и завершилась бы столь печально, как судьба Марии Александровны Лохвицкой, родной сестры Надежды Тэффи и автора пророческих строк «Я хочу умереть молодой».

До революции слава Лохвицкой еще светила закатными лучами: ее творчеством увлекся «король поэтов» Игорь Северянин, выдумавший даже страну, названную по ее имени — «Миррэлия». В советский период слава Лохвицкой угасла совсем. Не заинтересовалось ее наследием и русское Зарубежье. Достаточно сказать, что в течение более чем девяноста лет ее стихи не выходили отдельными изданиями.

И только в 1980-1990-е годы интерес к творчеству поэтессы возродился. Отечественные и зарубежные критики начали признавать, что её «влияние на современников и позднейших поэтов только начинает осознаваться». Сегодня некоторые исследователи считают её основоположницей русской «женской поэзии» XX века, открывшей путь А. А. Ахматовой и М. И. Цветаевой.

Есть что-то мистическое как в поэзии Мирры Лохвицкой, так и в ее жизни. Это было замечено сразу после ее смерти. «Молодою ждала умереть, // И она умерла молодой», — писал Игорь Северянин, перифразируя известные ее строки.

К сожалению, документальные биографические сведения о Мирре Лохвицкой весьма скудны, современники редко вспоминали ее. Существующие же биографические справки изобилуют неточностями. Наиболее полным и правдивым источником сведений о ней является ее собственная поэзия.

Посмотрев документальный фильм «Мирра Лохвицкая (1869-1905)» и короткие видеоклипы с художественным чтением стихотворений «Ляг, усни. Забудь о счастии» и «Царица гномов», мы получим ответ на вопрос, почему Мирра Лохвицкая знала, что умрет молодой. Послушав библейский сюжет «Плач Агари» и романс в исполнении Ларисы Новосельцевой на стихи Лохвицкой, попробуем понять, в чем заключается загадка ее мистической поэзии.

Попутно узнаем, почему в поэтическом кругу того времени отношение к поэтессе было неоднозначным. Поговорим о том, какой характер носили отношения Лохвицкой с поэтом Константином Бальмонтом. Правда ли, что Бальмонт способствовал душевному нездоровью поэтессы, повлекшему за собой преждевременную смерть?

И, самое главное, почему быстрое признание, восторги читателей, похвалы старших, престижная Пушкинская премия, присужденная молодой поэтессе уже за первый ее сборник, по прошествии каких-то пятнадцати лет сменились холодными насмешками законодателей литературной моды, мелочными придирками критиков и равнодушием читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах?

Большое семейство

Мария Александровна Лохвицкая родилась 2 декабря 1869 г. в Петербурге в семье известного в то время адвоката, Александра Владимировича Лохвицкого. А.В. Лохвицкий принадлежал к кругу ученых юристов. Он был доктором прав, автором курса уголовного права и других сочинений и статей, по словам современников, «отмеченных ясностью и талантом изложения». Практиковал как адвокат — точнее, присяжный поверенный. Его выступления привлекали аудиторию блестящей диалектикой и замечательным остроумием.

Мать, Варвара Александровна (урожденная Гойер), происходила из обрусевшей французской (или немецкой?) семьи. Она была начитанна, увлекалась литературой.

30 ноября 1869 года девочка была крещена в Сергиевском соборе, находившемся по соседству с домом №3 по улице Сергиевской, в котором Лохвицкие жили . Крестными Мирры стали подполковник В.А. фон-Гойер и Е.А. Бестужева-Рюмина, жена профессора Петербургского университета К.Н. Бестужева-Рюмина (от имени которого получили название известные Высшие женские курсы). Бестужев-Рюмин был другом А.В. Лохвицкого. Вообще-то Мирру звали Марией, Миррой она стала только в юности — почему, точно неизвестно.

«Мирра» — драгоценное благовоние, древний символ любви и смерти. Греческое название его — «смирна». Смирна, наряду с золотом и ладаном является одним из даров, принесенных волхвами младенцу Христу. Как компонент мирра входит в состав сложного ароматического состава с созвучным названием «миро», употребляемого в богослужебной практике и символизирующего дары Святого Духа.

Склонность к мистицизму была у нее природной, даже можно сказать — наследственной. Ее прадед, Кондратий Андреевич Лохвицкий (1779-1839), известен как поэт-мистик, автор таинственных «пророчеств».

Следующим ребенком в семье была Надежда Александровна (1872-1952) — знаменитая Тэффи. Из ее автобиографических рассказов явствует, что семья была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми — довольно значительной. Выяснить точное количество братьев и сестер по церковным метрическим книгам сложно, поскольку семья несколько раз переезжала из города в город (отец окончил Московский университет, затем учился в Германии, преподавал в Одессе, Петербурге и, наконец, вернулся в Москву, где состоял присяжным поверенным); менялись адреса и в пределах одного города.

Достоверно известны годы жизни только старшего брата Николая (1868-1933) и младшей из сестер, Елены (1874-1919). Брат избрал военное поприще, дослужился до генеральского чина, во время Первой мировой войны командовал экспедиционным корпусом во Франции, в гражданскую войну участвовал в белом движении, некоторое время был командующим 2-й колчаковской армией. Среди множества его наград — георгиевский крест четвертой и третьей степени; свидетельство личного мужества. В эмиграции он участвовал в различных патриотических организациях, был председателем общества монархистов-легитимистов.

Елена Александровна Лохвицкая запечатлена во многих автобиографических рассказах Тэффи. Надежда и Елена — две младшие сестры — были особенно дружны между собой. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей. Впрочем, профессиональным «литератором» она себя не считала. До 40 лет жила с матерью, затем вышла замуж на надворного советника В.В. Пландовского. Достоверно известны имена еще двух старших сестер — Варвары Александровны Поповой и Лидии Александровны Кожиной (их портреты содержатся в семейном альбоме Тэффи).

Около 1910 г. Варвара, овдовев или разведясь, поселилась вместе с матерью и сестрой Еленой. В адресной книге аттестовала себя как «литератор». В 1916–1917 гг. сотрудничала в «Новом времени», печатая заметки под псевдонимом «Мюргит», — несомненно, взятым из одноименного стихотворения Мирры. В рассказах Тэффи упоминается еще сестра Вера.

Что касается взаимоотношений двух наиболее известных сестер, Мирры и Надежды, они, по всей видимости, были непростыми. Яркая одаренность той и другой при очень небольшой разнице в возрасте (фактически — два с половиной года) привела скорее к взаимному отталкиванию, чем притяжению. В рассказах и воспоминаниях Тэффи нередки ощутимые «шпильки» в адрес покойной сестры.

Но все же придавать им слишком большое значение было бы несправедливо. «Двуликая» Тэффи, смеющаяся и плачущая, и здесь верна себе. Ее поэзия дает некоторые образцы лирической грусти, явно навеянные воспоминаниями о Мирре.

В 1874 г. семья переехала в Москву. В 1882 году Мария поступила в Московское Александровское училище (в 90-е гг. переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счет родителей. В институте ее учителем литературы был библиограф Д.Д. Языков (сведения о том, что литературу преподавал поэт А.Н. Майков — грубая ошибка, никак не согласующаяся с биографией поэта).

После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург. В 1888 г., кончив курс и получив свидетельство домашней учительницы, Мария переехала туда же, к своим.

Пятнадцатилетняя поэтесса

Сочинять стихи она начала очень рано, поэтом осознала себя в возрасте 15 лет. Незадолго до окончания института два ее стихотворения с разрешения начальства были изданы отдельной небольшой брошюрой.

В 1889 году Мирра Лохвицкая начала регулярно публиковать свои стихи в периодической печати. Первым изданием, в котором она стала сотрудничать, был иллюстрированный журнал «Север», в ближайшие годы она начала печататься еще в нескольких журналах — «Живописное обозрение», «Художник», «Труд», «Русское обозрение», «Книжки Недели» и др. Подписывалась она обычно «М. Лохвицкая», друзья и знакомые тогда уже называли ее Миррой. К этому времени относятся знакомства с писателями Всеволодом Соловьевым, И. Ясинским, Вас. Ив. Немировичем-Данченко, А. Коринфским, критиком и историком искусства П.П. Гнедичем, поэтом и философом Владимиром Соловьевым и др.

В 1890-е гг. семья Лохвицких регулярно проводила летние месяцы в так называемой «Ораниенбаумской колонии» дачном поселке между Петергофом и Ораниенбаумом.

Впечатлениями этой местности был навеян целый ряд стихотворений Лохвицкой, а также — ее поэма «У моря».

Самая целомудренная замужняя дама Петербурга

По соседству с Лохвицкими снимала дачу семья известного профессора архитектуры Эрнеста Жибера (1823-1909). Это был один из многочисленных иностранных зодчих, чья судьба оказалась связана с Россией. Чистокровный француз, он родился в Париже, в 40-е гг. приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России навсегда. Довольно много строил — в Петербурге и провинции.

Эрнест Иванович, как его стали звать на новой родине, прожил долгую жизнь (похоронен на Смоленском лютеранском кладбище, хотя по вероисповеданию он, скорее всего, был католиком). Со временем он женился – очевидно, тоже на обрусевшей француженке, Ольге Фегин (1838-1900). У них была дочь, Ольга Эрнестовна, и несколько сыновей, за одного из которых, Евгения Эрнестовича, Мирра Лохвицкая вышла замуж.

Свадьба состоялась в конце 1891 г. Позднее, отвечая на вопросы анкеты, Лохвицкая писала, что ее муж был тогда студентом Санкт-Петербургского университета. Впрочем, возможно, что имелся в виду институт гражданских инженеров, профессором которого долгие годы состоял Э.И.Жибер. Е.Э. Жибер по профессии был инженером-строителем (так значится в справочнике «Весь Петербург»). Ф.Ф. Фидлер сообщает, что он служил в страховой компании. Как бы то ни было, его работа была связана с переездами и продолжительными командировками.

Примерно через год после свадьбы молодые уехали из Петербурга, какое-то время жили в Тихвине и Ярославле (адрес: Романовская ул., дом Кулешова), затем на несколько лет их постоянным местом жительства стала Москва (адрес: дом Бриллиантова на углу 2-го Знаменского и Большого Спасского переулков, – ныне переулки носят названия 2-й Колобовский и Большой Каретный).

Осенью 1898 г. семья снова переехала в Петербург. Постоянный адрес в Петербурге — Стремянная ул., д. 4, кв. 7.

Детей у поэтессы было пятеро, все — мальчики. Трое: Михаил, Евгений и Владимир — появились на свет в первые годы ее замужества, один за другим.

Около 1900 г. родился четвертый ребенок, Измаил. К началу 1900-х гг. относится шуточное стихотворение, сохранившееся в рабочей тетради поэтессы, — стихотворение, посвященное ее детям, в котором она дает шутливую характеристику каждому из них и совершенно всерьез говорит о своих материнских чувствах.

Михаил мой — бравый воин,

Крепок в жизненном бою,

Говорлив и беспокоен,

Отравляет жизнь мою.

Мой Женюшка — мальчик ясный,

Мой исправленный портрет,

С волей маминой согласный,

Неизбежный как поэт.

Мой Володя суеверный

Любит спорить без конца,

Но учтивостью примерной

Покоряет все сердца.

Измаил мой — сын Востока,

Шелест пальмовых вершин,

Целый день он спит глубоко,

Ночью бодрствует один.

Но и почести и славу

Пусть отвергну я скорей,

Чем отдам свою ораву:

Четырех богатырей!

Действительно, по единодушному свидетельству мемуаристов, несмотря на «смелость» своей любовной лирики, в жизни Лохвицкая была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. Стихов, обращенных к детям, у нее немного, но они составляют неотъемлемую часть ее поэтического наследия. Персональных посвящений удостоились Евгений, Измаил и последний, пятый ребенок, Валерий, родившийся осенью 1904 года.

Вкус славы и первые огорчения

Первый сборник стихотворений Лохвицкой вышел в 1896 г. и был удостоен Пушкинской премии (половинной — что, впрочем, не уменьшало чести, полная присуждалась редко).

Распространено мнение, что как-то особо покровительствовал Лохвицкой маститый поэт Аполлон Николаевич Майков, но никаких свидетельств их общения не сохранилось.

Более того, А.А. Голенищев-Кутузов, рецензент сборника, в своем рекомендательном отзыве говорит: «По выходе в свет сборника г-жи Лохвицкой покойный К.Н. Бестужев-Рюмин, вероятно, лично знакомый с автором, передал покойному же Аполлону Николаевичу Майкову и мне по экземпляру этого сборника».

Следовательно, Майков с Лохвицкой знаком не был. Скорее всего, смутные воспоминания о том, что поэт-академик был как-то причастен к присуждению ей Пушкинской премии, а также наличие у нее антологических стихотворений на темы античности создали миф о каком-то особом покровительстве Лохвицкой со стороны Майкова.

Далее сборники стихотворений поэтессы выходили в 1898, 1900, 1903 и 1904 гг. Третий и четвертый сборники были удостоены почетного отзыва Академии наук.

С переездом в Петербург Лохвицкая входит в литературный кружок поэта К.К. Случевского. Случевский относился к ней с большой теплотой, на его «пятницах» она была всегда желанной, хотя и нечастой гостьей.

Однако, судя по дневниковым записям Ф.Ф. Фидлера, и в этом тесном кругу отношение к поэтессе было неоднозначно. Вообще круг литературных связей Лохвицкой довольно узок. Из символистов наиболее дружественно относился к ней, пожалуй, Ф.К. Сологуб.

В кругу друзей Лохвицкую окружала своеобразная аура легкой влюбленности — и, как ее негативное отражение — туман слухов и домыслов. Хотя внешность непосредственного отношения к литературе не имеет, в ее случае она сыграла свою важную, хотя и неоднозначную роль.

Классический портрет поэтессы дает в воспоминаниях И.А. Бунин: «И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость…Особенно прекрасен был цвет ее лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока».

Мемуаристы подчеркивают некоторую экзотичность ее облика, соответствующую экзотичности ее поэзии. На начальном этапе литературной карьеры эффектная внешность, вероятно, помогла Лохвицкой, но впоследствии она же стала препятствием к пониманию ее поэзии. Далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем вся яснее стал обнаруживать себя в ее лирике.

Драма Лохвицкой — обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было, помимо красоты.

В биографических справках встречаются сведения о том, что поэтесса часто и с неизменным успехом выступала на литературных вечерах. Эти ее «эстрадные» успехи представляются сильно преувеличенными. В ее архиве всего несколько свидетельств подобных выступлений. Кроме того, она страдала застенчивостью, заметной постороннему взгляду.

Вот как вспоминает о ней ее современник Е. Поселянин: «Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах».

Лохвицкая и сама признавала за собой это свойство. Так что ставить ее славу в зависимость от личного обаяния неправомерно.

Поэтическая дружба, любовный роман или драматический конфликт?

Неизбежно возникает вопрос о том, какой характер носили отношения Лохвицкой с поэтом Константином Бальмонтом. П.П. Перцов в воспоминаниях упоминает об их «нашумевшем романе», который, по его мнению, положил начало прочим бесчисленным романам Бальмонта. Эти сведения подтверждают и дневниковые записи Ф.Ф. Фидлера (со слов самого Бальмонта, с готовностью сообщившего едва знакомому собирателю окололитературных сплетен самые что ни на есть интимные подробности своих отношений с поэтессой — замужней женщиной).

Однако даже в контексте наблюдений Фидлера возникает подозрение, что поэт скорее выдает желаемое за действительное, нежели сообщает факты, тем более, что в многолетней и откровенной переписке с ближайшим другом Валерием Брюсовым он ни разу не обмолвился ни о чем подобном.

Много лет спустя сам Бальмонт в автобиографическом очерке «На заре» говорил о том, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». В остальном отношения двух поэтов окружены глухим молчанием. Мемуаристы, писавшие о Лохвицкой, не говорят по этому поводу ни слова. Писавшие о Бальмонте Лохвицкую почти не упоминают.

Исследователи, основываясь на нескольких стихотворных посвящениях, делают вывод о том, что в какой-то период поэтов связывали отношения интимной близости, затем их пути разошлись, но воспоминания о «светлом чувстве» остались. Впоследствии Бальмонт был весьма опечален смертью Лохвицкой, посвятил ее памяти несколько стихотворений и назвал ее именем свою дочь от брака с Е.К. Цветковской.

Представляется, что все это верно лишь отчасти. Что же касается красочно описанных Бальмонтом интимных отношений, то их, возможно, и не было. Документальных свидетельств общения двух поэтов почти не сохранилось. В архиве Бальмонта нет ни одного письма Лохвицкой, в ее архиве уцелело лишь одно его письмо, весьма официальное по тону. Однако и по этому единственному письму можно понять, что существовали и другие письма, но, видимо, по какой-то причине они были уничтожены.

По косвенным намекам можно предположить, что знакомство и определенные этапы взаимоотношений были связаны с пребыванием в Крыму (в 1895 (?) и в 1898 гг.).

О том, как развивались эти отношения, можно судить лишь по отрывочным упоминаниям в переписке поэтов с другими адресатами и крайне скупых репликах в автобиографической прозе Бальмонта. Но и молчание само по себе значимо. При почти полном отсутствии эпистолярных и мемуарных источников, обильный материал дает стихотворная перекличка, запечатленная в творчестве обоих. Во всяком случае, в поэзии Лохвицкой Бальмонт узнается легко.

Из этой переклички можно сделать вывод о том, что отношения между двумя поэтами были далеки от идиллии. После сравнительно недолгого периода, когда они чувствовали себя близкими друзьями и единомышленниками, наметилось резкое расхождение во взглядах — о чем свидетельствуют и критические отзывы Бальмонта. Есть основания полагать, что своим демонстративным пренебрежением к чувствам и репутации возлюбленной он сыграл в ее судьбе весьма неблаговидную роль, — чем и вызвано странное молчание.

Драма, по всей видимости, состояла в том, что чувство поэтов было взаимным, но Лохвицкая, по причине своего семейного положения и религиозных убеждений, пыталась подавить это чувство в жизни, оставляя для него сферу творчества. Бальмонт же, в те годы увлеченный идеями Ницше о «сверхчеловечестве», стремясь, согласно модернистским принципам, к слиянию творчества с жизнью, своими многочисленными стихотворными обращениями непрерывно расшатывал нестабильное душевное равновесие, которого поэтесса с большим трудом добивалась.

В моем незнаньи — так много веры

В расцвет весенних грядущих дней,

Мои надежды, мои химеры,

Тем ярче светят, чем мрак темней.

В моем молчаньи — так много муки,

Страданий гордых, незримых слез,

Ночей бессонных, веков разлуки,

Неразделенных, сожженных грез.

В моем безумьи — так много счастья,

Восторгов жадных, могучих сил,

Что сердцу страшен покой бесстрастья,

Как мертвый холод немых могил.

Но щит мой крепкий — в моем незнаньи

От страха смерти и бытия.

В моем молчаньи — мое призванье,

Мое безумье — любовь моя.

Стихотворная перекличка Бальмонта и Лохвицкой, в начале знакомства полная взаимного восторга, со временем превращается в своего рода поединок. Последствия оказались трагичны для обоих поэтов. У Лохвицкой результатом драматического конфликта стали болезненные трансформации психики (на грани душевного расстройства), в конечном итоге приведшие к преждевременной смерти. Бальмонт, реализовывавший «жизнетворчество» в неумеренном разгуле со злоупотреблением алкоголем и, вероятно, наркотиками, разрушал собственную личность (у него стали проявляться признаки «синдрома Джекила и Хайда»; много лет спустя, в конце жизни, его настигла душевная болезнь).

Тайна смерти

Здоровье Лохвицкой заметно ухудшается с конца 1890-х гг. Она часто болеет, жалуется на боли в сердце, хроническую депрессию, ночные кошмары (симптомы начинающейся Базедовой болезни, усугубленной душевными переживаниями).

Я хочу, чтоб на камне моем

Истомленные долгой враждой

Находили блаженство вдвоем…

Я хочу умереть молодой!

Схороните меня в стороне

От докучных и шумных дорог,

Там, где верба склонилась к волне,

Где желтеет некошеный дрок.

Чтобы сонные маки цвели,

Чтобы ветер дышал надо мной

Ароматами дальней земли…

Я хочу умереть молодой!

Не смотрю я на пройденный путь,

На безумье растраченных лет;

Я могу беззаботно уснуть,

Если гимн мой последний допет.

Пусть не меркнет огонь до конца

И останется память о той,

Что для жизни будила сердца…

Я хочу умереть молодой!

В декабре 1904 г., вскоре после пятых родов, болезнь дала обострение, в 1905 году поэтесса была уже практически прикована к постели. Последний период улучшения был летом 1905 г., на даче, затем больной внезапно стало резко хуже. Умирала она мучительно. Смерть наступила 27 августа 1905 г.

Похороны состоялись 29 августа. Народу на них было мало. Описанная Фидлером цинично-равнодушная реакция даже тех, кто соизволил почтить память почившей своим присутствием, свидетельствует о глубоком одиночестве поэтессы в кругу литераторов и об окружавшем ее непонимании. Отпевали Лохвицкую в Духовской церкви Александро-Невской лавры, там же, на Никольском кладбище, и похоронили.

Поэтесса скончалась в возрасте 35 лет. В биографических справках в качестве причины смерти долгое время указывался туберкулез легких, но это ошибка. Свидетельства современников говорят о другом. Так, Ю. Загуляева сообщает о «сердечной жабе», т.е. стенокардии. Еще более информативна дневниковая запись Ф.Ф. Фидлера: «27 августа в Бехтеревской клинике умерла Лохвицкая — от сердечного заболевания, дифтерита и Базедовой болезни».

Следует отметить медицинский факт: развитие Базедовой болезни часто бывает следствием какого-то потрясения или постоянного нервного напряжения. Сохранившиеся фотографии Лохвицкой (одна из последних, которую приблизительно можно датировать 1903-1904 гг.) не отражают внешних признаков этой болезни — вероятно, она прогрессировала в последний период жизни поэтессы.

Как бы то ни было, уже для современников было очевидно, что физические причины смерти Лохвицкой тесно связаны с ее душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия ее духа… Так говорили…» — писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

Бальмонт не выказал никакого участия к возлюбленной на протяжении всей ее предсмертной болезни, и на похоронах не присутствовал. Cкорее всего, он (как, впрочем, и все остальные) и не подозревал, что Лохвицкая серьезно больна и что «нарушенное равновесие духа» усугубляет ее болезненное состояние, т.к. в последние годы жизни поэтессы общался не с ней самой, а исключительно с ее лирической героиней.

В его письме Брюсову от 5 сентября 1905 г. среди пренебрежительных характеристик современных поэтов есть и такая: «Лохвицкая — красивый романс». В контексте случившегося эти слова звучат цинично (не знать о смерти поэтессы Бальмонт не мог). Цинизмом проникнут и его сборник «Злые чары», название которого явно заимствовано у Лохвицкой (выражение встречается у нее в драмах «Бессмертная любовь» и «In nomine Domini», а также в стихотворении «Злые вихри»).

Через восемь лет после смерти Лохвицкой Бальмонт признавался Фидлеру, что любил ее и «любит до сих пор». Специально о Лохвицкой в прозе он ничего не написал, но в поэзии продолжал откликаться на ее стихи до конца жизни и выстроил некую мистику любви с надеждой на последующее воссоединение.

История любви двух поэтов имела продолжение…

История любви двух поэтов имела странное и трагическое продолжение в судьбах их детей. Дочь Бальмонта была названа Миррой — в честь Лохвицкой (точнее будет сказать, что поэт воспринимал дочь как реинкарнацию возлюбленной). Имя предпоследнего сына Лохвицкой Измаила было как-то связано с ее любовью к Бальмонту. Измаилом звали главного героя сочиненной ею странной сказки — «О принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной». В 1922 г., когда Бальмонт был уже в эмиграции и жил в Париже, к нему явился юноша – бывший врангелевец, молодой поэт — Измаил Лохвицкий-Жибер. Бальмонт был взволнован этой встречей: молодой человек был очень похож на свою мать. Вскоре он стал поклонником пятнадцатилетней Мирры Бальмонт — тоже писавшей стихи (отец видел ее только поэтессой).

Что было дальше — понять нельзя. Отвергла ли девушка любовь молодого поэта, или почему-то испортились его отношения с Бальмонтом, или просто он не мог найти себя в новой эмигрантской жизни — но через полтора года Измаил застрелился. В предсмертном письме он просил передать Мирре пакет, в котором были его стихи, записки и портрет его матери. Об этом сообщал Бальмонт в письме очередной своей возлюбленной, Дагмар Шаховской, которая родила ему двоих детей. Их дочь, родившаяся в том же году, была названа Светланой.

Последующая судьба Мирры Бальмонт была не менее трагична. Неудачное замужество, рождение более чем десяти детей, чудовищная нищета. Умерла она в 1970 г. За несколько лет до смерти попала в автомобильную аварию и потеряла способность двигаться.

Судьбы других сыновей Лохвицкой также сложились нерадостно. Евгений и Владимир остались в России и умерли во время блокады Ленинграда. Старший сын Михаил эмигрировал, долго жил в эмиграции, сначала во Франции, потом в США, в 1967 г. покончил с собой от горя, потеряв жену.

Мелькали сведения, что еще один сын (очевидно, младший, Валерий) жил в Париже в 70-е гг. XX в., но ничего точнее сказать нельзя.

Могила Мирры Лохвицкой на Никольском кладбище сохранилась. Судя по расположению захоронения, предполагалось, что рядом впоследствии будет погребен муж, но место осталось пустым. Долгое время состояние могилы долго оставляло желать лучшего. Никаких указаний на то, что она была поэтом, до 2012 года не было, и потому могила не привлекала к себе внимания.

И только 2 года назад родственники поэтессы (ее племянница И.В. Пландовская вместе с сыном Н. Пландовским-Тимофеевым и его супругой Натальей) восстановили памятник. Теперь на нем можно прочитать сведения о том, что поэтесса была отмечена Пушкинской премией, строки из Игоря-Северянина и главное — значимые строки из стихотворения самой Лохвицкой:

Люблю я солнца красоту

И музы эллинской создания,

Но поклоняюсь я Кресту,

Кресту — как символу страдания.

Россинская Светлана Владимировна, гл. библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Тольяттинская библиотечная корпорация» e-mail: rossinskiye@gmail.com

Источник