Почувствовав однажды атмосферу авантюры и триумфа, сенсации и успеха, Жорж Сера остался верен ей навсегда

Авантюры в искусстве — явление совершенно особенное. Конечно, и здесь частенько происходят авантюры в классическом их понимании, где присутствуют приключения, аферы, розыгрыши, обманы. Однако в мире искусств авантюры приобретают еще и другой аспект. Ведь любое новое понимание в творчестве, новый взгляд на привычное, новые установки тоже в какой-то степени наполняются духом авантюризма.

В литературном клубе «Прикосновение» библиотеки «Фолиант» будет организован кружок любителей живописи. Встреча на тему «Тихий авантюрист Жорж Сера».

Читатели узнают о том, что Сёра писал картины не мазками, а точками. И современники назвали его авантюристом, а его затею — авантюрой чистой воды. Конечно. художественные приемы, использованные Жоржем Сера, считались новаторскими в свое время, но недавнее открытие археологов показало, что 38 000 лет назад древние наскальные художники использовали похожие методы в своих рисунках. А в ХХ веке выяснилось, что именно точечные градации цвета будут применяться и в телевидении, и в сотовых телефонах, и в компьютерах, и, как говорится, везде.

Молчаливый, застенчивый, но выделяющийся среди молодых художников обостренным чувством собственного достоинства, Жорж Сера уединенно жил в небольшой мастерской на бульваре Клиши в Париже. И если сравнивать его биографию с биографиями таких живописцев XIX века, как Винсент Ван Гог или Поль Гоген, то можно сказать, что жизнь Сера протекла однообразно.

Он с легкостью мог поддержать беседу лишь в том случае, когда речь заходила об искусстве, после чего часами излагал свои представления о колорите, о перспективах новой художественной теории цвета, без которой, по его мнению, живопись не могла более существовать. Такая убежденность и преданность искусству вскоре сделала Сера одной из центральных фигур художественной жизни Парижа. Почувствовав однажды атмосферу авантюры и триумфа, сенсации и успеха, Жорж Сера остался верен ей навсегда.

Давайте чуть больше прикоснемся к биографии французского художника, во многом весьма поучительной для потомков. Узнаем о книгах, написанных о нем известными искусствоведами, такими как Хайо Дюхтинг и Джон Рассел, Анри Перрюшо и Виктория Чарли. Посмотрим два документальных фильма — «Импрессионисты. Жорж Сёра» (1999) и «Жорж Сёра. Воскресенье после полудня на острове Гранд-Жатт» — и еще раз убедимся в том, что истинное творчество всегда несет в себе дух здоровой авантюры, если, конечно, оно по-настоящему новое, реформаторское, устремленное в будущее. А еще в том, что в этом мире творчества события и страсти бушуют часто сильнее, чем в самом захватывающем авантюрном и приключенческом романе.

Итак.

«На помощь! Убивают!»

Погожим осенним днем 1889 года Жорж Сёра бродил по парижским бульварам, дымя любимой пеньковой трубкой и обдумывая новый замысел. Это будет картина, полная движения, — стремительный новомодный танец канкан. Все еще размышляя, художник почти не заметил, как оказался в переулке Элизе-де-Боз-Ар, поднялся по ступенькам дома номер 39, где снимал квартиру, и остановился, вытряхивая трубку. Мадлен терпеть не может его крепкого табака. А Мадлен сейчас надо угождать — она ждет ребенка. Его ребенка!

Жорж улыбнулся в усы, и тут прямо перед ним распахнулась дверь. Из подъезда вылетела танцовщица Коксинель и заголосила:

— На помощь! Убивают!

Художник попытался схватить ее за рукав, но очумелая Коксинель совсем, видно, потеряла голову. Отпихнув Сёра, она слетела со ступенек и с криком понеслась по переулку. Что же это? Художник быстро сунул трубку в карман и влетел в свою квартиру. На стареньком вытертом коврике прихожей лежала, скорчившись, приятельница Коксинель — ее товарка по кабаре «Элизе-Монмартр», танцовщица Ла Узард. Ее черные волосы рассыпались из-под упавшей шляпки, а на скуле расплывалось алое пятно крови.

Жорж застыл на пороге. Что творится?! Вчера он сам позвал танцовщиц к себе в мастерскую. Рисовать их на выступлении было совершенно невозможно: кабаре плохо освещалось, там тошнотворно воняло, и от сырости начинали ныть руки.

А его работа требует усидчивости и кропотливого труда — ведь он рисует методом пуантилизма, то есть не мазками, а точками. Именно так он пишет и пейзажи, и жанровые сценки, и этюды с натурщиц. Но до сих пор с его натурщицами ничего не случалось. Почему же танцовщица Ла Узард валяется на ковре в его прихожей? Неужели в квартиру проникли грабители или, хуже того, маньяк-убийца?! Но ведь здесь его ненаглядная Мадлен!

Перепрыгнув через лежащую девицу, Сёра перепуганно закричал:

— Мадлен! Мадлен!

Бросился в кухню, в гостиную, никого не нашел и снова вылетел в прихожую. И только тут разглядел, как по внутренней лесенке прямо на него спускается его ненаглядная. Но вот она остановилась, уперла руки в крутые бока, выпятив живот, и произнесла:

— Явился, распутник!

Сёра ошарашенно замер:

— Ты в порядке, Мадлен? А что с Ла Узард?- И художник беспомощно повернулся к лежавшей на коврике танцовщице.

— Так ты не отрицаешь, что знаком с этой гулящей девкой? — Мадлен шагнула вниз. — Я ж ее знаю, она из «Элизе-Монмартр».

— Что ты несешь, Мадлен! Я собираюсь писать новую картину «Канкан». Вот и позвал танцовщиц. Что же случилось?

Мадлен вздохнула поглубже и вдруг совершенно спокойно произнесла:

— А ничего не случилось. Я ее просто с лестницы столкнула. Ну, она личико и расшибла. Да ты не переживай, сладкий! Оклемается…

И тут Сёра взорвался:

— Не смей называть меня сладким! Это пошло! Глупо!

Художник кинулся к лежащей Ла Узард. Та открыла глаза и что-то нечленораздельно пробормотала. Уж как потом Сёра расшаркивался перед ней, совал деньги, извинялся за себя и за Мадлен, он и не помнит. Девица поголосила возмущенно, но, пересчитав купюры, удалилась. В конце концов, скула заживет, а денежки пригодятся.

Мадлен не вымолвила ни слова. А когда за танцовщицей закрылась дверь, выпалила:

— Эдак ты меня бережешь? Я женщина честная, а ты кого в дом зовешь?

Измученный происшедшим, Жорж плюхнулся прямо на ступеньку лестницы. И эта женщина попрекает его! Да разве не из-за нее он изменил своему стремлению рисовать любимые пейзажи? Разве не из-за нее взялся за изображение дурацкого канкана? Ведь за пейзажи много не платят, а тут — новомодный танец. Вдруг заплатят побольше?

Конечно, сам он всю жизнь прожил с одной пружинной кроватью, покрытой покрывалом, испачканным в красках. «Он работал с неистовой одержимостью и жил, как монах, в полном уединении в своей небольшой мастерской», — вспоминал о художнике его современник, писатель Арсен Александр.

Было бы место для мастерской, а уж где и как он будет спать и что есть — наплевать. Но ведь беременной женщине нужна хорошая еда, удобная кровать, мягкое кресло и теплые одеяла. Сам Сёра всю жизнь ютился в небольших комнатах, но, когда узнал от любимой, что скоро станет отцом, снял вот эту просторную квартиру — не селить же будущего малыша в подвале?

Но на все нужны средства. Правда, можно попросить денег у родителей, но это так унизительно. Нет, на свою семью он должен заработать сам!

Еще два года назад Мадлен посчитала бы за честь поступить в кордебалет самого захудалого кабаре, а теперь от танцовщиц «Элизе-Монмартр» нос воротит. А ведь когда она, Мадлен Кноблох, приехала в поисках лучшей доли из бельгийского Мозеля в Париж, то готова была ухватиться за любую работу. Семья ей ничем помочь не могла. Да и какая семья? Отца отродясь не водилось, в метрике — прочерк. А мамаше до дочери дела мало — она едва концы с концами сводила, приторговывая можжевеловой водкой.

Правда, юная Мадлен была хороша. Да что там хороша — роскошна! Таких пышных красавиц только на картинах Ренуара увидеть можно. Личико белое, фарфоровое, кожа — чистый бархат, волосы льются огромным, слегка волнистым водопадом, талия осиная. Ну а уж все ее округлые женские прелести так аппетитно выпирали, что у Сёра аж дух захватило. Первый раз в жизни он увидел тот тип женщины, которую в античности называли Венера Каллипига, то есть, по-простому говоря, Венера Прекраснозадая. Ну как устоять? Сёра и не устоял.

Впрочем, ему и было-то тогда всего двадцать восемь лет. В такие годы художники Монмартра гуляют направо и налево. Но Жорж всегда был стеснителен и робок с женщинами. Он и общался-то с одними натурщицами, вечно тощими от недоедания. Правда, была среди них одна — милая, тихая. Сёра написал с нее небольшой холст «Натурщицы» и еще три ню — обнаженные натуры. Ну и она, не стесняясь, отплатила ему той же натурой. Вот и все познание женщин.

От точки к точке

Да и когда? Ни на что, кроме работы, времени нет. Вся жизнь ушла на поиск «верного разделения цвета и научно обоснованной манеры живописного письма».

Именно такую задачу Сёра поставил перед собой еще в пятнадцать лет. И с тех пор изучал не только краски, но и оптику, химию, физику. Мечтал познать науку о человеческом глазе, о видимых и невидимых цветах спектра. Но пока только понял, что каждый оттенок цвета состоит из различных цветовых точек, которые не смешиваются, а только в сочетании друг с другом дают самые поразительные результаты. Отсюда возникло и еще одно название его метода — дивизионизм, то есть разделяющий.

И не один он задумывался о точке и о разделении цветов. Когда-то сам Леонардо да Винчи писал, что цвет зависит от взгляда человека. А знаменитый живописец Делакруа говорил: «Дайте мне уличную грязь, и я сделаю из нее плоть женщины самого соблазнительного оттенка!» Собственно, Сёра и живописью-то начал заниматься, чтобы наглядно проиллюстрировать свои теоретические изыскания. И вот создал новый метод живописной техники, начав рисовать отдельными точками. А из точки, как известно, начинается мир. С помощью маленьких точек создавалась иллюзия большего изображения.

Забегая вперед, скажу, что не так давно ученые обнаружили 16 табличек, датируемых ориньякским периодом. На них были изображены лошади, мамонты и туры. Что примечательно, картинки были сделаны серией точек и линий. Но современный пуантилизм был придуман именно Жоржем Сёра.

Исследователи не первый раз посещают район раскопок в долине реки Везер, но новое открытие их очень удивило. По заявлениям археологов, вновь обнаруженные таблички однажды уже были найдены, но никто их не осматривал и не исследовал. Сегодня все находки хранятся во французском национальном доисторическом музее в Дордоне.

А в 1880-м году новая манера живописи произвела в Париже фурор. У молодого двадцатичетырехлетнего живописца появились ученики и последователи, в числе которых оказались Поль Синьяк, Рой Лихтенштейн и даже знаменитый Камилл Писсарро. Критики, конечно, называли картины Сёра мазней, официальные выставки художественного Салона не принимали его работы.

Хотя нет, однажды приняли рисунок, где был изображен его друг, Эдмон Франсуа Аман-Жан, с которым Жорж учился в Школе изящных искусств. Сёра послал этот рисунок вместе с другим, на котором изобразил свою мать, вышивающую скатерть. Естественно, что он так и назывался «Вышивающая». Каково же было удивление Жоржа, когда под портретом Аман-Жана оказалась подпись «Вышивающий». Друг потом месяц не разговаривал с ним…

Его мимолетная слава растаяла как дым. За шесть лет парижане утеряли интерес к точке, ученики разбежались. И в самом деле, кто же выдержит столь напряженный труд? Ведь чтобы написать картину, пуантилисту требуется в десятки раз больше времени, чем если работать обычными мазками.

Лед и пламень

Мадлен никогда не интересовалась живописью. И как только они вообще смогли сойтись — такие разные люди? Мадлен всегда интересовала только она сама, а вернее, ее внешний вид. Она вечно измеряла объем груди, талии, бедер — главное, чтобы все совпадало с цифрами, напечатанными в модных журналах. По квартире валялись разбросанные корсеты и сантиметры всех цветов радуги.

Хорошо, хоть, поняв, что она ждет ребенка, Мадлен перестала затягиваться в корсеты. Зато в ход пошла всевозможная косметика. Вот только вчера она набрала в долг груду духов. А чем отдавать?! Мотовка! Недаром, когда Сёра начал писать ее портрет, то, недолго думая, изобразил свою «Венеру Каллипигу» за туалетным столиком. Косметика — вот настоящая страсть этой «Пудрящейся женщины».

— Ничем тебя не проймешь! — упрекала Мадлен — Другие хоть тарелку об пол швырнут или выругаются позабористее, а у тебя нет ни сердца, ни чувств. Впрочем, — Мадлен презрительно поджала пухлые накрашенные губы, — говорят, и твой папаша такой же ледяной бирюк. Живет по строгому расписанию. В понедельник молится, вторник отводит для супружеских обязанностей. А в остальные дни жена его и не видит. Ты, наверное, тоже мечтаешь сбежать, бросив меня с ребенком?

Жорж ничего не отвечал — ну как можно спорить с глупой женщиной? Он вдруг вспомнил, как ловко орудует вилкой, ложкой и даже ножом его отец. Конечно, для обычного человека это дело привычное. Но отец, судебный пристав Антуан Кризостом Сёра, живет с культей правой руки.

Где он потерял большую часть руки, домашним не ведомо. Но зато все его четверо детей знали: пока папаша, приладив к культе вилку или ложку, с лихорадочным проворством ест, на него не следует пялиться. Жаль, не всем гостям это было известно. И тогда странное зрелище частенько приводило мужчин в ступор, а дам, и того хуже, в обморок. Понятно, что отец предпочитал жить в одиночку в загородном домике под Парижем. Но это не значит, что он бросил семью на произвол судьбы.

Чего не сделаешь ради дружбы…

— Ну что ты молчишь, как старый сыч? — приставала Мадлен. — Я сижу тут одна, а ты приходишь и молчишь. Потом работаешь и молчишь. Знаешь, как тебя называют? Бездушной машиной, рисующей точками!

— Кто называет?

Мадлен мстительно хмыкнула:

— Твои верные друзья — Аман-Жан и Эрнест Лоран!

Ровно десять лет назад он, Аман-Жан и Лоран, тогда совсем юные, но дерзко уверенные в своих талантах живописцы, в знак протеста против академической живописи ушли из Школы изящных искусств и сняли вскладчину собственную мастерскую — сарай на улице Арбалет. Первым делом взялись за благоустройство. Но, выросшие в обеспеченных семьях, они ничего толком не умели.

Сначала Лоран при мытье пола занозил палец. За ним Аман-Жан, прибивая гвозди, заехал молотком по руке. Ну а потом сам Сёра, вычищая шпателем скамейку, порезался — да так глубоко, что чуть не задел вену. К тому же шпатель был в краске. Словом, на другой день рука не держала кисть как следует: на полотне выходили не широкие мазки, а одни точки. Не в этот ли день родилась его точечная манера живописи?

Неужели старые друзья теперь поливают его грязью? Впрочем, эка невидаль! Когда в 1883 году они вместе готовились к своей первой выставке в Салоне, Сёра решил написать большое полотно под впечатлением романа Ричардсона «Кларисса», который тогда был в моде, и сцену из жития Юлиана Отступника.

Импульсивный Аман-Жан тогда просто вцепился в Сёра:

— Откажись, я тоже хочу написать о «Клариссе»!

И тихоня Лоран взмолился:

— Отдай мне сюжет о Юлиане! Ты ведь такой умный, Жорж, ты придумаешь себе еще что-нибудь!

Сёра тогда отказался от обоих сюжетов — что не сделаешь ради дружбы. И что бы вы думали? Оба приятеля получили награды в Салоне, а ему самому было сказано, чтобы в следующий раз он подбирал сюжеты поярче, как Аман-Жан или Лоран. А самое главное, что оба приятеля задрали носы выше ветра и долго еще ходили, не замечая неудачника Сёра.

Одиночка, не желающий в стаю

Правда, он и сам ушел из их общей мастерской. Он вообще решил перейти из лона академического искусства в ряды художников-бунтарей — в Ассоциацию отклоненных художников. Те проводили свои собрания в кафе «Монтескье», много пили и спорили, стараясь перекричать друг друга. Жорж просто сидел рядом, слушал и, как всегда, молчал, попыхивая трубкой. Впрочем, выставка «бунтарей» проходила вполне легально в. пустых бараках, которые предоставило живописцам министерство изящных искусств.

Сёра показал свою первую большую картину — «Купание в Аньере». На открытие выставки пришли известный критик Поль Алексис и лидер импрессионистов Клод Моне. Уж эти-то двое должны были разглядеть новую живопись. Но где там! Моне назвал выставку причудливым карнавалом мазил, а Алексис в газете «Кри дю пепль» написал, что купальщицы «совершенно ненатуральны».

Сёра читал и глазам не верил: какие купальщицы?! На полотне нет ни одной женщины — только мужчины! Дело прояснил сухощавый старичок-художник, которого все звали папаша Руссо, или просто Таможенник. Когда-то он служил в таможне и потому, наверное, многое знал.

— Не печальтесь, юноша! — прошамкал он. — Алексис слеп, как крот, но старается скрывать это. Иногда, правда, не удается…

Сёра еще долго переживал: выходит, можно оскорбить художника, даже не взглянув на полотно! А еще можно, воспевая импрессионистов, ругать остальных всех подряд — и тоже не глядя.

Сколь мелок и узок творческий мир! Чтобы добиться успеха, надо примкнуть к уже поощряемому течению. Как говорит насмешливо-зубастый Эдгар Дега, «чтобы не наплевали на ваш талант, надо встать в стаю». Но Жорж Сёра не зубаст и не хочет в стаю…

Вот и Мадлен вечно пилит его: не сиди один, заведи друзей, принимай гостей. Но что бы ни говорила Мадлен, он не будет тратить драгоценное время на дурацкие застолья! «Машина для рисования точек» — пусть так! Но вы, господа хорошие, и точки-то красивой не умеете нарисовать!

«Ваша супруга затаскает меня по судам!»

Но в одном Мадлен права. Надо что-то предпринять для будущего ребенка. Сёра обдумал этот вопрос столь же тщательно, как любую свою картину. Сотни раз он убеждал себя, что обязан жениться на Мадлен Кноблох, и ни разу не отважился. Он пытался представить тихую кроткую мать, укачивающую младенца, но видел лишь грозную, сварливую Мадлен, которая вместо того, чтобы подумать о будущем ребенке, носится по магазинам и косметическим лавкам. И ведь еще из Мозеля может заявиться мамаша Мадлен, торгующая можжевеловой водкой.

Нет, к такому он не готов! В конце концов, если все верно обдумать, можно решить проблему по-другому. И вот уже Сёра сидит в приемной мэтра Роша, нотариуса, практикующего в районе площади Пигаль.

— Я хочу, чтобы в случае моей смерти все, чем я владею, перешло по наследству моему будущему ребенку.

Мэтр Роша удивленно вскидывает кустистые брови:

— Но невозможно оставить наследство несуществующему субъекту! На данный момент вам придется завещать все матери ребенка.

Сёра недовольно кусает губы: Мадлен же все промотает!

— А если я оставлю вас душеприказчиком и опекуном ребенка?

Нотариус вздыхает:

— Это, конечно, возможно. Но мне бы не хотелось. Ваша супруга затаскает меня по судам!

— Не сможет, — ликует Сёра. — Мы не женаты!

Мэтр Роша снова вздыхает, чешет нос и, наконец, соглашается. Вечером Сёра объявляет Мадлен о своем визите к нотариусу. Он ожидает бурного скандала, но сожительница принимает известие спокойно: в конце концов, мужчины часто не только не желают узаконить отношения, но и не признают ребенка. Хорошо, хоть Жорж не из таких!

На радостях они даже открывают примирительную бутылочку. Когда еще выпадет столь добрый и тихий вечерок?..

Мазня сумасшедшей обезьяны или новое слово в живописи?

Да только тишина быстро кончается: влетает взволнованный Поль Синьяк. Он не похож на себя. Обычно тщательно одетый и причесанный, сейчас он в расстегнутом плаще и цилиндре набекрень.

— Вот! — Синьяк кидает на стол газету. — Почитай, что пишут эти отступники! Эдгар Дега называет пуантилизм мозаикой сумасшедшей обезьяны. А старик Писсарро? Он написал, что все наши искания — неразумная глупость. Что он рассмотрел в Лувре полотна старых мастеров и не нашел ни одного, состоящего из точек. Будто он и раньше не знал, что пуантилизм — новейшее, только что изобретенное течение?!

Сёра смотрел на Синьяка и думал: неужели в жизни нет никакой верности?.. Когда от Дега отвернулись все, а критика писала, что изображения его балерин — одни упитанные ляжки и грязные шиньоны, разве не пришел он к Сёра и Синьяку учиться пуантилизму? И тогда он считал этот метод живописи перспективным.

А Писсарро? Его называли «импрессионистом-огородником, специалистом по капусте». Да он и сам понимал, что исписался. И в поисках новых идей пришел к пуантилизму. Что ж, как пришел, так и ушел. Но зачем же поливать грязью старых друзей?

Но оказалось, что самое страшное ждало впереди — на шестой выставке Общества независимых художников, открывшейся 20 марта 1890 года. Всего за месяц до этого, 16 февраля, Мадлен родила мальчика, которого назвали Пьер Жорж. Художнику уже стало казаться, что жизнь налаживается. Он выставил восемь своих новых полотен: портрет Мадлен, который назвал «Пудрящаяся женщина», два пейзажа, нарисованные в Гранд-Жатт, любимом местечке отдыха парижан, четыре марины из Пор-ан-Бессена и, конечно, «Канкан». И что тут началось!

Критики встретили картины Сёра в штыки. Пейзажи были названы «антиживописной мешаниной», а злосчастный «Канкан» — «детским изображением хореографических забав, просто уморительной мазней». Ко всему прочему, сам метод пуантилизма почему-то стали приписывать «мэтру Писсарро», а тот даже не возразил ни слова. На картине «Вос¬кресная прогулка на острове Гранд-Жатт» все отмечали статичность фигур.

— Это египетская фантазия! Парад фарао¬нов! — возмущались критики.

— Халтурные манекены, деревянные куклы, выставка игрушек из Нюрнберга! — подхваты¬вали другие.

В ответ на этот поток эмоций Жорж Сёра только удивился:

— Что вы так разволновались? Подумаешь фигуры! Ведь это живопись, а не театр. Главное — что все написано по-научному.

Художник стоял возле портрета Мадлен, когда в зале появился разгоряченный от похвал Гоген. Окинув беглым взглядом висящие полотна, хмыкнул:

— В каком окружении мои картины! Хотя кто знает, может, будущее за этими картонками!.. — и театрально ткнул в работы Сёра и папаши Руссо.

Жорж в ярости сжал кулаки, готовый наброситься на насмешника. Но папаша Руссо, лукаво улыбнувшись, одернул его за полу пиджака:

— Пусть себе выступает. Он уверен, что гений и что лишь его полотна устремлены в будущее. Но ведь и ваш пуантилизм, и мои наивные картинки попадут туда же. Надо только работать…

«Я должен успеть закончить картину!»

И Сёра работал. Начал большое полотно «Цирк»: почти два метра на полтора, сорок персонажей. На переднем плане рыжий клоун в фантастической шапочке, на манеже юная наездница, стоящая одной ножкой на белой, несущейся на скаку лошади, у края манежа кувыркающийся акробат в желтом трико. Вокруг восторженные зрители, наверху веселые музыканты.

Но главное — художник решил использовать только три цвета: желтый, красный и синий. Все остальные оттенки получатся из точек сопоставления изначальных цветов. Сёра всем докажет, что правильно подобранные точки могут выразить весь спектр.

Жорж сильно изменился. Молчаливый и застенчивый, он вдруг стал общительным и речистым. По вечерам он несся сломя голову в известный цирк Фернандо. Мадлен взволновалась: а ну как ее дражайший увлекся циркачкой? Труппа Фернандо вообще популярна в кругу художников. Ее артистов изображали Ренуар, Дега, Тулуз-Лотрек. Теперь вот и Сёра рисует какую-то рыжеволосую наездницу. Говорят, эта бойкая девица работала в драматическом театре, принимая ухаживания известного банкира. Тот даже купил ей домик под Парижем. Но в одночасье девица влюбилась в циркача, бросила банкира и домик и устроилась работать в цирк. Правда, пылкая любовь длилась недолго, и теперь наездница вновь ищет покровителя. А ну как она нацелилась на беззащитного Сёра?

Мадлен предприняла свои меры — забеременела во второй раз. Не оставит же чадолюбивый папаша двух детей! Впрочем, резкое изменение в поведении художника заметили и его друзья: Сёра вдруг начал приглашать их в гости, демонстрировать еще незаконченную картину, взволнованно рассуждать о живописи. По ночам он спал теперь всего по два-три часа. Завел календарь, стал отмечать там каждый прожитый день, объясняя всем:

— Я должен успеть закончить картину к выставке!

И куда он так торопился?..

Выставка независимых, неоимпрессионистов, как их все теперь называли, открылась 20 марта 1891 года. Сёра не успевал закончить свой «Цирк», к тому же вместе с Синьяком и Тулуз-Лотреком его выбрали в выставочный комитет, что отнимало немало времени.

— Выстави только свои пейзажи! — советовал верный Синьяк.

— Выстави «Цирк» как есть — потом допишешь! — гудел Тулуз-Лотрек.

Сёра послушался этого любителя циркового искусства. Какой же он был дурак! На выставку явился предводитель эстетов, утонченный живописец Пюви де Шаванн, мельком взглянул на «Цирк» и скривился в удивлении:

— К чему выставлять недописанный эскиз?..

И словно сигнал прозвучал: критики вновь обрушились на бедного Сёра. Этого Жорж уже не смог вынести. Сначала у него появились боли в голове и температура. Он еще шутил, что «простуда приходит всегда не вовремя». Но потом появилась лихорадка, и начался бред.

Или это не было бредом? Сёра видел белую точку. Он знал, что белый цвет вмещает в себя весь спектр радуги, а точка раскрывается, продолжается в линию горизонта и разворачивается в бесконечное пространство. Каждая звезда — это вспыхнувшая точка. Из точки каждой звезды когда-нибудь разгорится пламя новой Вселенной. И создатель этой Вселенной — он, Жорж Сёра. А ведь он еще так молод — ему всего-то идет тридцать второй год…

Его не стало в пасхальное воскресенье 29 марта 1891 года. Врачи диагностировали дифтеритную инфлюэнцу. А через пару недель в Париже началась эпидемия этой страшной болезни. 14 апреля умер, заразившись, его крошечный сын. Заболела и Мадлен, но выздоровела, правда, потеряв второго ребенка.

Растоптанный горем, однорукий нотариус Антуан Кризостом Сёра устроил роскошные похороны — сначала сыну, потом и внукам. Мадлен Кноблох он признал своей законной невесткой, поделив все имущество покойного сына пополам.

Впрочем, делить было особенно нечего. От Жоржа Сёра остались сорок две картины. Они пошли с молотка по цене от 27 до 50 франков. Однако расчетливая Мадлен не удовольствовалась такой ценой. Она начала судебную тяжбу, поссорилась с родителями Жоржа, облила грязью его друзей и, не добившись ничего, укатила из Парижа в Брюссель. Там ее следы и затерялись.

Но по прошествии времени цена на полотна Сёра дошла до 50 тысяч долларов, а во второй половине ХХ века и до двух миллионов. Художник по праву стал именоваться великим.

Но еще большую жизнь обрела теория точки: теперь-то мы знаем, что из нее родилась вся наша Вселенная. Да и каждый раз, когда мы включаем компьютер, из такой точки разворачивается воистину бесконечная Всемирная паутина. И все ее краски возникают из принципа разделения цвета, который так старался познать Жорж Сёра.

И пусть художник так и не смог овладеть уже существующими теориями света, пусть ему не удалось добиться эффекта свечения, к которому он так стремился, но его работы отнюдь не бесцветны! Точки, которые Сера наносил на холст с таким трудом, создают замечательный эффект зернистой поверхности или легкой жемчужной дымки. И именно этот эффект сделал его творчество узнаваемым и неповторимым.

Материал подготовила Россинская Светлана Владимировна, гл. библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Библиотеки Тольятти»

Источник