Среди поклонников Тэффи были Николай II и Ленин, Распутин и Керенский, Милюков и Бунин, Куприн и Иванов

На Тэффи не подействовал ни магнетизм Распутина, ни авторитет Ленина. Если в облике Распутина она подчеркивает его исключительность, то в облике Ленина — ординарность.

В литературном клубе «Прикосновение» библиотеки «Фолиант» МБУК ТБК прошел вечер — портрет «Трагедия жизни Тэффи», посвященный русской писательнице Надежде Александрове Лохвицкой, жемчужины не только русской, но мировой литературы.

Сопереживая любому страдающему существу, Надежда Лохвицкая постигла душу детей и зверей, простых людей и рафинированных светских дам. Александр Куприн называл Тэффи «единственной, оригинальной, чудесной», прибавляя, что ее любят все без исключения. Рассказы и сценки, появлявшиеся за подписью «Тэффи», были настолько популярны в дореволюционной России, что даже существовали духи и конфеты «Тэффи». Среди поклонников писательницы были Николай II и Ленин, Распутин и Керенский, Милюков и Бунин, Куприн и Г. Иванов… Ее фельетоны одинаково восхищали красных комиссаров, чекистов и русских эмигрантов.

А Саша Черный писал о ней так: «Прежние писательницы приучили нас ухмыляться при виде женщины, берущейся за перо, но Аполлон сжалился и послал нам в награду Тэффи, не «женщину-писательницу», а писателя большого, глубокого и своеобразного»

На вечере в библиотеке читатели чуть ближе прикоснулись к жизни и творчеству яркой представительницы российской либеральной интеллигенции, которая восторженно приветствовала «дни свобод» 1905 г., ликовала в Феврале 1917 г. и не приняла большевистский Октябрь.

Послушали художественное исполнение рассказов Тэффи («Демоническая женщина», «Жизнь и воротник» и др.) в исполнении Аллы Волченко, артистки народного Литературного театра им. Пушкина. Вместе посмотрели и обсудили документальный фильм «Два лица Тэффи» и пришли к выводу, что Тэффи — это неповторимое явление русской литературы, которому и через сто лет люди будут удивляться.

Итак.

Происхождение псевдонима

Биографические сведения, которые Тэффи сообщала о себе, в том числе дата рождения, были не лишены элементов художественного вымысла. Родилась русская писательница 9 (21) мая, по другим сведениям — 27 апреля (9 мая) 1872 в С.-Петербурге (по другим сведениям — в Волынской губернии.). Она — дочь профессора криминалистики, издателя журнала «Судебный вестник» Александра Лохвицкого.

О происхождении псевдонима существует несколько версий, созданных самой писательницей. По одной из них, чтобы отличаться от старшей сестры, известной поэтессы Мирры Лохвицкой, которую современники называли «русской Сафо», Надежда взяла в качестве псевдонима имя маленькой своевольной девочки из рассказа Р. Киплинга «Как было написано первое письмо». Действительно, в каждом произведении Тэффи — от первых ученических стихотворений до философски окрашенных новелл последних лет — бьется мятежное страдающее сердце маленькой 13-летней девочки и весело звучит ее смех. А возможно, псевдоним восходит к домашнему прозвищу слуги Лохвицких Степана (Стеффи).

«Нельзя на арабском скакуне воду возить»

Излюбленный жанр Тэффи – миниатюра, построенная на описании незначительного комического происшествия. Своему двухтомнику «Юмористических рассказов» она предпослала эпиграф из «Этики» Б.Спинозы: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Этот эпиграф точно определяет тональность многих ее произведений:

Попытки Тэффи писать социальные фельетоны со злободневной проблематикой, которых ожидала от нее редакция газеты «Русское слово», не принесли весомых творческих результатов. К счастью, возглавлявший газету «король фельетонов» Влад Дорошевич учитывал своеобразие дарования Тэффи и поэтому разрешал ей писать по собственному усмотрению. Свою позицию он объяснял так: «Нельзя на арабском коне воду возить».

«Я боялась разъяренных харь…»

В конце 1918 вместе с популярным писателем — сатириконовцем А.Аверченко Тэффи уехала в Киев, где предполагались их публичные выступления. Скитания по югу России продолжались полтора года (Одесса, Новороссийск, Екатеринодар…)

Кисловодск встретил ее «идиллической картиной»: зеленые холмы, мирно пасущиеся стада и черная виселица на горе. Тэффи взобралась на эту гору, постояла под виселицей, раздумывая, как может сложиться ее дальнейшая судьба. Друзья твердили, что большевики ее непременно повесят… Может быть, здесь, под виселицей, и сложилось у нее окончательное решение — уехать. Впрочем, сама Тэффи уверяла, что это было решено еще в Одессе, когда она увидела струйку крови у ворот комиссариата.

В книге «Воспоминания»(1931), которая представляет собой не мемуары, а скорее автобиографическую повесть, Тэффи воссоздает маршрут своих странствий и пишет: «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла».

Однако в последние часы на новороссийской набережной у парохода «Великий князь Александр Михайлович» Тэффи еще верила, что к весне 1920 года, через несколько месяцев, вернется на родину, а на палубе вдруг внезапно почувствовала, что не увидит Россию никогда.

«Дрожит пароход, бьет винтом белую пену, стелет по берегу черный дым. И тихо, тихо отходит земля. Не надо смотреть на нее. Надо смотреть вперед, на синий широкий, свободный простор… Но голова сама поворачивается, и широко раскрываются глаза, и смотрят, смотрят… И все молчат. Только с нижней палубы доносится женский плач, упорный долгий, с причитаниями. Страшный черный бесслезный плач. Последний. По всей России, по всей России… Вези!

Дрожит пароход, стелет черный дым. Глазами, до холода в них раскрытыми, смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки, и веки видеть буду, как тихо, тихо уходит от меня моя земля»

Во всей литературе русского зарубежья нет строк, более пронзительных, окрашенных такой жгучей болью расставания с Россией. Там осталась большая половина жизни, уютная московская квартира, близкие и друзья, всероссийская слава…

Казалось бы, у Тэффи не было причин так остро переживать разлуку с родиной. В Париже многие годы жил ее брат, генерал Н.А.Лохвицкий, а самой ей незачем было бежать от большевиков, за ней не числилось никаких грехов. Но стоит обратиться к фельетонам Тэффи, напечатанным в «Русском слове», чтобы перед нами предстала писательница, которая не только прекрасно разбиралась в сумятице политических событий, захлестнувших Россию, но и имела свое собственное мнение о них, отстаивала свою позицию.

«Немножко о Ленине»

В июне-июле 1917 г. Тэффи пишет фельетоны «Немножко о Ленине», «Мы верим», «Дождались», «Дезертиры» и др. С «твердокаменными» марксистами и их вождем писательница познакомилась еще в 1905 г., работая в газете «Новая жизнь». Большевики по-человечески неинтересны Тэффи: они кажутся ей фанатиками идеи, они поглощены мелкими партийными «делами» и дрязгами, разговорами о съездах и резолюциях, о 10 франках, которые Ленин «зажулил» у меньшевиков.

«Все эти беседы для постороннего человека были неинтересны и уважения к беседующим не вызывали. Они никогда не говорили о судьбах России, никогда не волновало их то, что мучило старых революционеров, за что люди шли на смерть», — пишет Тэффи в воспоминаниях «45 лет»

Тэффи убеждена, что за ленинцами идет самая отсталая, безграмотная часть народа: солдат, который, услышав слово «аннексия», думает, что это женское имя («Опять бабу садить! Долой ее, к черту!»); старуха, от души пожалевшая низвергаемую на митингах «хидру реакции» («Дай ей бог, сердешной, пошли ей…»), а еще те, кто пользуется смутным временем, чтобы прикарманить чужое имущество: взломщики, громилы, просто жулики.

Она задает вопрос: «Разве не дискредитировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно? Каждый карманник, вытянувший кошелек у зазевавшегося прохожего говорит, что он — ленинец».

Все происходящее после 4 июля 1917 года Тэффи рассматривает, как «великое триумфальное шествие безграмотных дураков и сознательных преступников». Она не щадит Временное правительство, рисует полный развал армии, хаос в промышленности, отвратительную работу транспорта и почт. Она убеждена: если большевики придут к власти, воцарятся произвол, насилие, хамство, а в Сенате вместе с ними будут заседать лошади. «Ленин, рассказывая о заседании, на котором были Зиновьев, Каменев и пять лошадей, будет говорить: — Было нас восьмеро».

На Тэффи не подействовал ни магнетизм Распутина, ни авторитет Ленина. Если в облике Распутина она подчеркивает его исключительность, то в облике Ленина — ординарность.

Герой фельетона «Немножко о Ленине» — тупой догматик, который лишен всякой политической интуиции и не может предвидеть поворотов истории. Рисуя его портрет, Тэффи пишет: «Лоб нехороший: очень выпуклый, упрямый, тяжелый, не вдохновенный, не ищущий, не творческий, набитый лоб».

В литературном портрете Ленина отразилась позиция автора-эмигранта, долгие годы жившего в Париже, читавшего все, что писалось о Ленине в буржуазной прессе после Октября. Ленин всегда был чужд ей и неинтересен, ибо не проявлял внимания к человеку, которого Тэффи всегда изучала изнутри.

Пристрастность Тэффи и ее злую иронию можно объяснить только тем, что все ленинцы, анархисты, громилы, провокаторы сливаются для нее в одно собирательное лицо, выступающее с балкона Кшесинской. И она, верившая в идеи социальной справедливости в годы первой русской революции, теперь восклицает: «Какая огромная работа — снова поднять и очистить от всего этого мусора великую идею социализма!».

Фельетоны Тэффи созвучны «Несвоевременным мыслям» М.Горького и «Окаянным дням» И.Бунина: в них — та же тревога за Россию. Ей, как большинству русских писателей, пришлось очень быстро разочароваться в свободе, которую принесла с собой Февральская революция. В июне 1917 г. Тэффи еще не смущали беспорядки в стране, бесконечные митинги и сходки, необработанные поля, бесчинства на железных дорогах. Она верила, что революция была исторически необходима и совершилась в стране, когда Россия «уже умирала. Все равно она уже умирала». Однако в июле она ощутила, что праздничный период русской истории кончился и надвигается нечто тревожно непонятное. По улицам несли плакаты «Долой десять министров-капиталистов!», и Тэффи, разочаровавшись в Керенском, загрустила о сильной власти. «Правительство должно править — знать твердо дорогу, сдерживать, поворачивать, останавливать и гнать», — писала она.

Русский человек образца 1917 г. кажется Тэффи настолько ошалевшим и отупевшим от всего происходящего, что его можно сравнить с психически больным. В фельетоне «Семечки» она иронизирует, что какая-то часть народа превратилась в семеедов, заплевавших всю Россию шелухой от семечек. Тупое равнодушие сменяется у них буйным бешенством, во время которого толпа «семеедов» способна на любые эксцессы.

Писательница также осуждает ту часть интеллигенции, которая, разуверившись в народе, собирается «уехать, чтобы глаза не глядели». Дезертиры для нее — не темные солдатские массы, которые бегут с фронта, а господа интеллигенты, готовые бросить Россию в годы разрухи.

Обращаясь к российской интеллигенции, она пишет: «…Если любишь родину, не ищи и ты своего, хотя бы даже в выгодной позе перед народом. И если рухнет все, и вместо триумфальной колесницы повезут по нашему великому пути только черные трупы, — пусть бы каждый из нас мог сказать: «В этом падении моего толчка не было. Слабы мои силы и малы, но я отдал их все целиком. Я был простым рядовым работником, простым солдатом, защищающим свободу, как мог и чем мог»»

Вот откуда та безмерная горечь расставания с родиной, которая поглотила Тэффи, когда она взошла на палубу парохода. Вот откуда образ черного бесслезного плача: ведь от нее самой остался только черный труп, когда она катилась вниз по карте, «по огромной зеленой карте, на которой наискось было напечатано «Российская империя». Как и Аверченко, она пыталась защищать свободу хотя бы малыми силами, и уехала не случайно, а вполне сознательно, поняв, что больше ничего сделать не может.

Душа, обращенная на восток

Жизнь Тэффи в эмиграции внешне сложилась благополучно: она до смерти жила в Париже, окруженная такой же любовью и почитанием, как в России, много писала, печаталась в лучших эмигрантских изданиях. Но что-то умерло в ней безвозвратно, словно увезла с собой «черный бесслезный плач», который слышала в час отъезда. Так и жила, с душой, «обращенной на восток».

И голос ее звучал грустно и тревожно.

В середине 1920-х гг. тематика произведений Тэффи меняется. Эмигрантская жизнь, казавшаяся поначалу кратковременной, входит в свою колею и становится главным стержнем ее творчества.

В 1926 г. в СССР вышли ее книги «Жизнь и воротник», «Папочка», «На чужбине», «Ничего подобного» (Харьков), «Парижские рассказы», «Сирано де Бержерак» и др. Перепечатывая рассказы Тэффи без ее разрешения, составители этих изданий старались представить автора как юмористку, развлекающую обывателя, как бытописательницу «зловонных язв эмиграции». За советские издания произведений писательница не получала ни копейки. Это вызвало резкую отповедь — статью Тэффи «Вниманию воров!» («Возрождение», 1928, 1 июля), в которой она публично запретила пользоваться ее именем на родине. После этого в СССР о Тэффи надолго забыли.

В эмиграции, напротив, ее популярность постоянно росла. Этому способствовали не только систематические публикации в «Последних новостях», «Возрождении». «Иллюстрированной России», «Современных записках», «Общем деле», «Зеленой палочке», «Грядущей России» и других, но и частые выступления на вечерах юмора, благотворительных концертах, постановки ее пьес в европейских театрах.

К Тэффи, одной из любимейших писательниц эмиграции, потоком шли просьбы. Она помогала всем. Ею был организован сбор средств в фонд памяти Ф. Шаляпина, на создание Библиотеки им. А.И.Герцена в Ницце. Тэффи писала специальные произведения для вечеров памяти своих бывших коллег — Федора Сологуба, Саши Черного, участвовала в дискуссии о русской душе. Тэффи, как и Аверченко, читала юмористические лекции («Как надо себя вести в эмиграции» и др.) в «Очаге друзей русской культуры», в Русском клубе и Тургеневском обществе. Там же ставились ее скетчи «Начало карьеры» и «Сватовство», звучали юмористические рассказы. Тексты этих выступлений, как правило, не сохранились, запечатлевшись лишь в памяти современников. Но благодаря им Тэффи любили и почитали не только во Франции.

К психологизму Достоевского и самопознанию

В 1930-х гг. от светлого чеховского юмора, преобладавшего в творчестве Тэффи до революции, от гоголевского «смеха сквозь слезы», характерного для многих произведений 1920-х гг., писательница приходит к психологизму Достоевского. Человек всегда был интересен Тэффи своим внутренним миром, духовной стороной.

В эти же годы в творчестве Тэффи заметно усиливается религиозное начало. Этому способствовали и обстоятельства личной жизни, и посещения религиозно-философского общества «Зеленая лампа». Обе дочери жили далеко от нее, близкий друг П.Тикстон тяжело болел. Перед второй мировой войной Тэффи неоднократно ездила к младшей дочери Елене в Польшу. В это время она пишет: «И сидим мы во Франции, как постороннее тело, как осколок снаряда, с которым, по выражению хирурга, «жить можно». Иногда беспокоит, но, в общем, почти не заметен, на общую жизнь организма почти не влияет…»

В Польше Тэффи чувствует себя ближе к России. Даже выпавший снег кажется ей настоящим, русским. Он напоминает, что «близка земля, где сейчас тоже падает снег, еще белее, еще холоднее и тише. Метет, заметает наши былые следы».

Итогом самопознания стали «Воспоминания» Тэффи. Главная героиня книги — не просто знаменитая писательница Н.А.Бучинская (в девичестве Лохвицкая), прославившаяся под псевдонимом Тэффи. Это, прежде всего, представительница российской либеральной интеллигенции, которая восторженно приветствовала «дни свобод» 1905 г., ликовала в Феврале 1917 г. и не приняла большевистский Октябрь.

Вторая мировая война застала Тэффи в Париже. Она видела, как в город вошли немцы. Тэффи жила на авеню Версаль и осталась в городе из-за болезни. Она не сотрудничала ни в каких изданиях пронемецкой ориентации, хотя голодала и бедствовала.

Имя Тэффи надолго исчезло со страниц печатных изданий, дав повод для слухов о ее смерти. Впоследствии она шутила: «Весть о моей смерти была очень прочна. Рассказывают, что во многих местах (например, в Марокко) служили по мне панихиды и горько плакали. А я в это время ела португальские сардинки и ходила в синема». Добрый юмор не покидал её и в эти страшные годы.

Все о любви

Из ужаса жизни, по мнению Тэффи, ведут пять путей: религия, наука, искусство, любовь и смерть. Она разочаровалась в тех путях, по которым ходила большую часть жизни. В очерке «А.И.Куприн» Тэффи призналась:

«Надо мной посмеивались, что я в каждом человеке непременно должна найти какую-то скрытую нежность… Но, тем не менее, в каждой душе, даже самой озлобленной и темной, где-то глубоко на самом дне чувствуется мне притушенная, пригашенная искорка. И хочется подышать на нее, раздуть уголек и показать людям — не все здесь тлен и пепел».

В книге «Все о любви» (Париж, 1946). Тэффи окончательно уходит в сферу лирики, окрашенной светлой грустью. Ее творческие поиски во многом совпадают с исканиями И. Бунина, который в те же годы работал над книгой рассказов «Темные аллеи» (1946). Тэффи и Бунин дружили на протяжении многих лет, а в эмиграции еще больше сблизились. Они неоднократно обменивались мыслями и замыслами. Пережив ужасы двух войн и трех революций, оба писателя под старость особенно остро почувствовали земную красоту и радость человеческого общения, ничем неизмеримую ценность истинной любви. Современность стала восприниматься с точки зрения вечности, и это определило высоту авторской позиции. Писателей волнуют проблемы жизни и смерти, роль судьбы и власть случая, неодолимое стремление к продолжению человеческого рода. Все это объединяется темой любви.

Книгу «Все о любви» можно назвать энциклопедией одного из самых загадочных человеческих чувств. На ее страницах сосуществуют самые разные женские характеры и разные типы любви. По Тэффи любовь — это выбор креста: «Какой кому выпадет!» Чаще всего она изображает любовь-обманщицу, которая мелькнет на мгновение яркой вспышкой, а потом надолго погрузит героиню в тоскливое беспросветное одиночество.

«Все отлично… кроме меня и погоды»

В последние годы жизни Тэффи жила на тихой улочке Парижа (рю Буассьер, 59), очень страдала от одиночества и болезней. Старшая дочь Валентина Владиславовна Грабовская, потерявшая во время войны мужа, работала в Лондоне, младшая, Елена Владиславовна, драматическая актриса, жила в Варшаве.

Все такая же остроумная, изящная, светская, Тэффи старалась изо всех сил сопротивляться болезням, изредка бывала на эмигрантских вечерах и вернисажах, поддерживала близкие отношения с И.Буниным, Б.Пантелеймоновым, Н.Евреиновым, ссорилась с Дон-Аминадо, принимала у себя А.Керенского. Она продолжала писать книгу воспоминаний о своих современниках (Д.Мережковском, З.Гиппиус, Ф.Сологубе и др.), печаталась в «Новом русском слове» и «Русских новостях», но чувствовала себя все хуже.

10 августа 1950 г. из пансионата между Парижем и Фонтенбло Тэффи писала М.Н.Верещагиной: «Домик прелестный, отдаленный, разукрашенный, кормят вкусно, изо всех сил. Прямо через дорогу лес в 30 км. Отношение ко мне идеальное. Словом, все отлично… кроме меня и погоды».

Вернувшись в Париж, Тэффи вновь окунулась в житейские заботы, которые становились все более тягостными. Денег хватало только на лекарства, после инфаркта писать становилось все труднее. Кончилось даже «соревнование» с Буниным после того, как они написали в 1949 г. по рассказу на испанскую тему («Ночлег» Бунина и «Моя Испания» Тэффи).

Изредка она жаловалась А. Седых: «Анекдоты смешны, когда их рассказывают. А когда их переживают, это — трагедия. И моя жизнь — это сплошной анекдот, т.е. трагедия».

Выход в свет в 1952 г. книги «Земная радуга» был последней радостью. Здоровье становилось все хуже. Раздражал пущенный сотрудниками «Русской мысли» слух, что Тэффи приняла советское подданство. После окончания II мировой войны ее, действительно, звали в СССР и даже, поздравляя с Новым годом, желали успехов в «деятельности на благо советской Родины». На все предложения Тэффи отвечала отказом. Вспомнив свое бегство из России, она горько пошутила, что боится: в России ее может встретить плакат «Добро пожаловать, товарищ Тэффи», а на столбах, его поддерживающих, будут висеть Зощенко и Ахматова.

В последнем письме А. Седых Тэффи грустно пошутила: «Все мои сверстники умирают, а я все еще чего-то живу. Словно сижу на приеме у дантиста, он вызывает пациентов, явно путая очередь, а мне неловко сказать, и я сижу, усталая и злая».

30 сентября 1952 года в Париже Тэффи отпраздновала именины. Известно, что она тщательно скрывала свои годы, а, оказавшись в эмиграции и получая документы, сразу «скинула» себе 15 лет, но этот юбилей был настоящим. Через неделю Тэффи скончалась. За несколько часов до смерти она попросила принести ей зеркальце и пудру. И маленький кипарисовый крестик, который когда-то привезла из Соловецкого монастыря и который велела положить с собой в гроб. Тэффи похоронена рядом с Буниным на русском кладбище в Сент-Женевьев-де Буа.

Из откликов на ее смерть выделяются воспоминания А.Кашиной-Евреиновой, которая писала: «Юмор Тэффи всегда добродушный, благожелательный, что так редко у юмористов, обычно злых и заражающих и читателя своей талантливой злостью. От ее рассказов, даже грустных, а их у нее немало — подымается чувство жалости к тем, над кем она добродушно посмеивается. Мы, русские, слишком привыкли к горькому смеху Гоголя, к бичующей сатире Салтыкова-Щедрина, а Тэффи нас уводит в мир, чуть смешной, часто нелепый, но какой-то непонятно уютный, в который мы совсем не прочь заглядывать.

Тэффи на меня действует так же благотворно, как и англичанин Диккенс… В ее рассказах, как и в романах Диккенса, много христианского всепрощения, евангельской примиренности и трогательного добродушия при самых печальных, а иногда и трагических обстоятельствах».

В «Автобиографической исповеди» Тэффи призналась: «Принадлежу я к чеховской школе, а своим идеалом считаю Мопассана. Люблю я Петербург, любила очень Гумилева, хороший был и поэт, и человек». Это признание сделано незадолго до смерти и отвечает на главный вопрос: об истоках художественного мастерства писательницы. Она, в самом деле, сумела соединить традиции русской и французской литературы, обогатив жанр маленького рассказа утонченностью, свойственной модернизму, и вниманием к российскому быту и «маленькому человеку», присущим русской классике.

Именно поэтому, говоря словами Марка Алданова, и сегодня «на восхищении талантом Тэффи сходятся люди самых разных политических взглядов и литературных вкусов».

Подготовила Россинская Светлана Владимировна, гл. библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Тольяттинская библиотечная корпорация» e-mail:rossinskiye@gmail.com

Литература:

Ее произведения:

1. Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Т.Т. 1–4. — М., 1997-2000.
2. Тэффи Н.А. Алмазная пыль/надежда Тэффи.- М.: «ЭКСМО». 2011. — 400с. – (Серия «Народная библиотека»)
3. Тэффи Н.А. Антология Сатиры и Юмора Росии 20 века. Т. 12. – М.: изд-во «ЭКСМО», 2003.- 544 с., ил.
4. Тэффи Н. А. Все о любви: Рассказы. Повесть. Роман. — М., 1991
5. Тэффи Н. А. И стало так: Избранные произведения.- М., 1998. — 25 с.
6. Тэффи Н. А. Ностальгия: Рассказы. Воспоминания. — Л., 1989.

О ней:
1. Зощенко М. Н.Тэффи//Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома.- Л., 1972. 1974.
2. Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918- 1940.- т. 1. — М., 1998.
3. Майков В.Н. Литературная критика.- Л., 1985.-Стр. 180.
4. Писатели русского зарубежья: Справочник. Ч. III.- М., 1995. -Стр. 37.
5. Слово.- 1990.- № VIII.- С. 51.
6. Струве Г. Русская литература в изгнании. — М., 1996.
7. Трубилова Е. Тэффи//Литература русского зарубежья, 1920 — 1940. — М., 1993.- Стр. 255-256, 260.

Источник