Знаменитый портретист Владимир Боровиковский: Что это было за роковое предсказание, в которое художник свято поверил?

И на самом ли деле убить человека можно одной лишь фразой?

Владимир Боровиковский (1757-1825), несомненно, — лучший представитель сентиментализма. Наследие его обширно и разнообразно — от парадных портретов (многие из которых почитались за образцы) до интимных и миниатюрных. Все они отличаются исключительной тонкостью в передаче характеров и неуловимых движений души.

На встрече читатели смогли чуть ближе прикоснуться к биографии художника, творчество которого принадлежало двум столетиям – XVIII и XIX векам. Посмотрев документальные фильмы «Элегическая грусть Владимира Боровиковского» и «Третьяковка — дар бесценный», а также авторский видеоролик Александра Смольянинова «Краски и звуки. Женские образы в русской живописи. Владимир Боровиковский»), активисты библиотечного клуба «Прикосновение», увидели портретные полотна мастера.

Послушав рассказ о жизни и деятельности, узнали, почему Боровиковский, обладающий несомненным талантом художника, не смог поступить в Академию Художеств, так и оставшись без академического образования.

При всем внешнем благополучии, судьба художника была драматична, а расцвет его искусства — недолгим. Так каким же был путь художника к успеху? И чем пожертвовал этот человек ради звания академика живописи? Отчего не имел не только жены и детей, но и устроенного дома? Почему не был счастлив? Что это было за роковое предсказание, в которое художник свято поверил? И на самом ли деле убить человека можно одной лишь фразой?

Итак.

По стопам отца и дяди

Будущий художник Владимир Боровиковский родился 4 августа 1757 года в Гетманщине в Миргороде в семье мелкого казачьего старшины Луки Ивановича Боровиковского. Отец и дядя были слободскими казачьими офицерами, дворянство они получили по царскому указу. Владимира они тоже записали в полк, он дослужился до поручика, но в походах не участвовал, да и солдатскую лямку не тянул, жил по большей части дома.

В их роду, принадлежащем к смешанному, не столько дворянскому, сколько мещанскому небогатому служилому сословию, родовыми, передающимися из поколения в поколение занятиями были военная служба и иконопись. Иконы писал и рано скончавшийся отец, и дядя, взявший племянника на свое попечение.

Владимир тоже писал иконы. Зарабатывал и портретами, осваивал достающиеся ему через третьи руки приемы западноевропейского искусства. В 1787 через их края проезжала направлявшаяся в Крым императрица Екатерина Вторая. На пути императрицы возводились всякого рода пышные сооружения и дворцы. Один из них декорировал Владимир Боровиковский.

Согласно преданию, к художнику благоволил местный предводитель дворянства, поэт Василий Капнист. Он и замолвил за него слово перед императрицей. Екатерина похвалила Боровиковского, а за картины, написанные им в ее честь, наградила. И судьба живописца была решена: из родной утопающей в зелени городской усадьбы он отправился в холодный и сырой Петербург.

В Академию Художеств 30-летний живописец поступить уже не мог и потому получал частные уроки у своего прославленного земляка Д. Г. Левицкого. Два года ютился в гостинице, восемь лет жил в доме друга и только потом обзавелся собственным углом.

«Ученые» художники относились к Боровиковскому недоброжелательно, потому что академического образования он не имел, но столичная публика быстро оценила талант приехавшего из провинции самоучки, вдовствующая императрица Мария Федоровна его привечала, и у него отбоя не было от клиентов.

За тридцать семь лет, проведенных в Петербурге, художник часто бывал во дворцах знати. Князь Куракин, Гавриила Романович Державин, поэт и сенатор, великая княгиня Александра Павловна, Гагарины и Лопухины заказывали ему свои портреты, он писал Екатерину I, императора Павла и царя Александра.

В 1795 году В. Л. Боровиковский за портрет великого князя Константина Павловича был удостоен звания академика живописи. В 1803 году Академия художеств, относившаяся к нему поначалу свысока, приняла его в свои члены, сделала советником — это ли не успех?

К 1810-м годам в творчестве Боровиковского наметился поворот к новому, романтическому, направлению. Мастер открыл свою частную школу и преподавал в ней.

В поисках смыслов

Но счастлив он не был: жизнь подходила к концу, успех оспаривали молодые, а того, ради чего стоит жить — жены, детей, устроенного дома, — у него так и не появилось. Владимир Боровиковский был нелюдим и замкнут, женщин побаивался, в то, что может сделать одну из них счастливой, не верил.

Первая любовь его разочаровала: девушка предпочла ему высокого и статного удальца. Владимир Боровиковский узнал об этом слишком поздно — после того как намечтал целый мирок, где они уже поженились и были счастливы. Его любовь пошла под венец с другим, а он сбежал в Петербург и сделал карьеру — но счастья так и не нашел.

В заветном, запертом на три замка, крепко привинченном к полу стальном сундучке схоронена толстая, перевязанная засаленной шелковой лентой пачка банкнот: Жизнь прошла в трудах и служении искусству, своего гнезда он так и не свил — ради чего тогда и работать?

Одно время его занимало масонство, причудливые ритуалы с обнажением шпаг, страшными клятвами, тайнами, которые знали лишь немногие избранные, и служением великой цели, но потом он к нему охладел. Все это маскарад, игры мечтателей и пресыщенных жизнью аристократов — тому, кто ищет смысл жизни, там не место.

К тому же годы шли, силы были на исходе, зрение слабело, да и заказчиков все чаще переманивали молодые художники. И Владимир Боровиковский стал пить — начал с нескольких рюмок на ночь, потом пришел к тянувшимся днями запоям: пустоту надо было хоть чем-то заполнять.

Наваждение

А затем добрый знакомый привел его к госпоже Татариновой, на собрания, в ту пору проходившие в Михайловском замке. И он почувствовал — тут есть подлинная тайна, ради которой стоит жить. Свою роль сыграло и другое: Екатерина Филипповна Татаринова притягивала его как магнит.

Владимир Боровиковский начал с писания икон, в Бога он верил истово — это заменило любовь к женщине. Но худая как щепка, смуглая, словно турчанка, сверкающая глазами-угольями пророчица соединила в себе все, что его манило. Татаринова указывала дорогу к откровению, он желал быть ближе к ней и в то же время боялся до нее дотронуться — это было настоящим колдовством. Порой ее собрания казались ему грехом, чтобы не идти на них, он напивался, а потом, разбитый и униженный, снова появлялся в Михайловском замке, а позже — за Московской заставой.

Екатерина Филипповна цепко взяла его в свои худые руки и выпускать не собиралась. Боровиковский был дорогим художником, картины духовного содержания, которыми был увешан ее «корабль», он писал за малую цену, а то и бесплатно. В последнее время госпожа Татаринова заговаривала о том, что ему стоит написать завещание: он немало прикопил, у него много картин, стоящих больших денег, — не лучше ли оставить их «Духовному союзу»?

Знаменитый художник Владимир Лукич Боровиковский не собирался умирать, не хотел оставлять свое добро посторонним людям, но, слушая Екатерину Филипповну, ощущал странную слабость и не смел ей противоречить.

Разбирающиеся в науках знакомые говорили, что она владеет «месмерическим магнетизмом» и умеет внушать другим свою волю. Татаринова якобы способна погрузить человека в транс и сделать так, что он расскажет всю свою подноготную, вспомнит давно забытое, найдет потерянную вещь. В некоторые минуты он этому верил: сейчас Екатерина пошевелит своим тонким пальчиком, глянет ему в глаза — и ей даже говорить не придется. Он сделает то, о чем госпожа Татаринова думает. Будет на то ее воля — подпишет любую бумагу, хоть и духовную, а не то пойдет и кого-нибудь зарежет.

Собрания «Духовного союза»

Жила Татаринова на далекой петербургской окраине, за Московской заставой. Три дачи были обнесены высоким сосновым частоколом, во дворе рвались с цепи волкодавы. Место считалось глухим, дома были неброскими, но несколько раз в неделю сюда приезжали запряженные цугом кареты с гербами на лакированных дверцах. Другие гости добирались сюда в скромных пролетках, а то и на извозчиках — «ваньках».

В большой комнате, где проходили собрания, публика разного пошиба обычно расходилась по своим углам. В одном — купцы, в другом жались чиновники невысоких рангов. А у стола рядом с хозяйкой стояли те, от чьих беглых взглядов у простых гостей замирало сердце: гофмейстер Кошелев, князь Парфений Енгалычев, генерал от инфантерии, и генерал-адъютант Евгений Головин, титулярный советник Мартын Пилецкий-Урбанович, председатель департамента гражданских и духовных дел, действительный тайный советник Василий Попов…

Тут бывали и бывший министр просвещения князь Александр Голицын, близкий друг покойного императора. Сейчас он тоже занимает высокий пост, новый государь его отличает. Не из простых и сама хозяйка, Екатерина Филипповна Татаринова: ее мать, баронесса Буксгевден, была главной придворной дамой великой княжны Александры.

Боровиковский бывал на ее вечерах уже несколько лет. Он знал, что Татаринову за глаза называли хлыстовской богоматерью, но ему это казалось вздором. Ведь Екатерина Филипповна перешла из лютеранства в православие по зову сердца. Она тверда в вере: ходит в церковь, постится и исповедуется, а пророчества — ее личное дело; ей покровительствовал сам петербургский митрополит Михаил…

Предсказания Татариновой выглядели так:

— …Василий, Степанов сын! Будет тебе великое несчастье, готовься! Ты послал сына в Нижний, на ярмарку с большими деньгами — не жди его обратно! Плачь, кори себя, Василий Степанов — лихие люди опоили дурманом, обобрали и убили!

— … Полковник Арефьев, собирайся в дорогу. Приказ подписан — ты поедешь на Кавказ…

— …Елена Петровна Старицкая, лучше смотри за дочкой. А не то получишь жениха, которого не ждешь…

Она «тыкала» и большим, и малым, и сановникам, и мелкопоместным дворянчикам, предсказания вылетали из нее с пугающей частотой. Казалось, Татаринова не вполне понимает, что говорит, и пророчествует о вещах, кажущихся несовместимыми. Свадьбы и смерти, скорый пожар, разорение, беременность горничной, кража любимой болонки — все это вываливалось на головы притихших гостей.

Они слушали Татаринову с благоговением: все знали, что ее предсказания сбываются. Именно она упрашивала покойного императора не уезжать из Петербурга, а когда тот все же отправился в большое путешествие по России, на ближайшем же собрании напророчила беду, заметалась, завыла:

— …У-у-у! Царя в сыру землю положу!

Александр I умер через две недели, и новые власти выставили Татаринову из Михайловского замка, где она прожила десять лет. Тогда ей и пришлось перебраться на окраину.

Боровиковский вспоминал слезы купца Василия, у которого разбойники убили сына и счастливое лицо генерала Головина, которому Екатерина Филипповна предсказала орден и исцеление от тяжелой болезни. Тот действительно поправился и орден получил. Статский советник Иволгин узнал, что его разобьет паралич, но жить он будет — хоть и с отнявшимися ногами. Владимир Ильич пытался понять, чем может обернуться то, что гадалка посулила ему.

Роковое пророчество

— Не о том думаешь, душа моя. Выгода тебе вроде как и ни к чему будет. Пора тебе, Володенька, на суд предстать… — Госпожа Татаринова не сказала это, а пропела, сверкнув темными, бездонными, злыми глазами.

Владимир Боровиковский попытался было возразить:

— Какой суд, за что?

Но собеседница его оборвала:

— От сумы да от тюрьмы не зарекайся!

Сказала — и оборвала внезапно завязавшийся спор, отошла в сторону, к другим гостям. А он остался стоять, как оплеванный, ничего не понимая, пытаясь разобраться в сказанном. Перед каким судом ему надо предстать, если он не убивал и не крал, прожил жизнь, не обидев и мухи?

Владимир Лукич перебирал в памяти то, за что его можно притянуть к суду, но ничего не находил. Быть может, он поплатится за длинный язык? Времена-то нынче суровые, а он никак к этому не привыкнет и ведет себя как при государыне Екатерине II, когда сплетники не боялись жандармов, которых тогда и в помине не было.

Неделю назад, сильно подвыпив, он ляпнул в компании, где не каждому можно было доверять, что отец ныне царствующего императора, государя Николая I, не император Павел Петрович, а дворцовый слуга, гоф-фурьер Бабкин, великая любовь императрицы Марии Федоровны. Да еще и настаивал на своем! Говорил, что бывший гоф-фурьер и по сей день живет за Сенным рынком, и все интересующиеся могут наведаться к его домику, постучать в ворота, спросить, сколько стоят цыплята — он разводит кур, — и подивиться сходству с царем. А в молодости Бабкин и вовсе был копией монарха: такой же классический профиль и фигура атлета с античной вазы…

Владимир Боровиковский, перебирая все сказанное некстати, с ужасом думал, что, по слухам, в III отделении, в здании у Цепного моста, за такое порют, не глядя на чины и звания.

Но кто его будет судить? И за что? Он живет, соблюдая писаные и неписаные законы, его не в чем упрекнуть…

Боровиковский в который раз уже пожалел о том, что, погнавшись за призраком богатства, подталкиваемый честолюбием, покинул родной городок, оставил близких и отправился в Петербург, который принес ему столько разочарований. …Как бы не сделать то, за что его осудят… В том, что это произойдет, Владимир Боровиковский не сомневался — госпожа Татаринова не ошибается.

Не по своей воле

Так, в томлении души и полудреме он доехал до своего дома, сунул извозчику полтину, поднялся наверх, не разбудив дремлющего в передней слугу, вошел в спальню — и обомлел.

На открытом бюро тускло теплилась сальная свеча, а за бюро сидел самый нерадивый из его учеников, Федька, сын бедной вдовы Натальи, лентяй и бездарность, отрекомендованный ему Татариновой. Он выдвигал ящики, рылся в бумагах, шевелил губами, читая по складам, шепотом выговаривал слова, кажущиеся непонятными.

Боровиковский подкрался к Федьке со спины и крепко схватил его за ухо:

— Ты что тут делаешь? Воруешь?!

Тот испуганно охнул, оглянулся, уставившись ему в лицо выпученными от ужаса глазами, а потом повалился на колени:

— Батюшка, Владимир Лукич! Простите! Не своей волей!

Парнишка елозил у него в ногах, хлюпал носом, пытался стукнуться лбом об пол — тут Боровиковскому пришлось выпустить из пальцев его ухо.

— Ты что это говоришь, подлец? Что значит «не своей волей»?

Федор еще раз всхлипнул, утерся рукавом и все рассказал. Он уверял, что госпожа Татаринова велела ему все подмечать, смотреть за тем, где лежат лучшие вещи, вести учет картинам. Федька должен был убедиться в том, что у Боровиковского нет завещания. А если оно все-таки найдется, утащить его, как только тот так занеможет, что врачи сочтут его безнадежным, и отдать бумагу госпоже Татариновой.

Выслушав это, старый художник оцепенел. Он давно не чувствовал себя здоровым, его мучили частые приступы удушья, острая боль в груди, сердечная слабость, но ему и в голову не приходило, что это может быть предвестием скорой смерти.

Боровиковскому случалось жаловаться на это Татариновой, несколько раз та снимала приступы, прикладывая руку к его груди. Он расспрашивал ее о своем будущем, но Екатерина Филипповна отмалчивалась, отделывалась отговорками. Его это обижало: с прочими завсегдатаями «корабля» госпожа Татаринова была более словоохотлива…Не значит ли это, что у него нет будущего? Но как же суд, который его ждет?

Запутавшись, Боровиковский отослал Федора на кухню. Он решил завтра же выгнать шпиона вон и отправился спать.

Пророчица или мошенница?

Но сон не шел. Ворочаясь в постели, борясь с подступающим к горлу удушьем, Боровиковский вспоминал написанные для Татариновой картины, ее просьбы о деньгах, то, как она велела ему убрать себя с иконы «Собор»:

— Тут стоят люди достойнее тебя, Володенька. Рядом с ними тебе не место…

Неужто он так мало для нее значит, что, легко списав его со счетов, Татаринова решила прибрать к рукам добро, которое после него останется? Обжитой, привычный мир поворачивался темной, страшной стороной: что он знает о госпоже Татариновой? Кто она? Что ей мило, чего она хочет?

Дочь придворной дамы, выпускница Смольного института, жена армейского офицера… С мужем рассталась — как говорят, из-за того, что супружеские обязанности лишали ее пророческого дара, и вскоре муж скончался. Оно и неудивительно: те, кто не ладит с Екатериной Филипповной, на свете не задерживаются.

Госпожа Татаринова тихо жила в Петербурге, а потом попала на хлыстовское радение и поняла, что ее предыдущая жизнь — всего лишь сон. Екатерина Филипповна в одночасье стала другим человеком: на нее накатил пророческий экстаз, и серая мышка превратилась в волшебницу.

Конец правления Александра I был временем пользовавшихся высочайшим покровительством сект. Разуверившийся во всех и вся император и сам увлекался «мистическим христианством» госпожи Крюденер, Татаринова тоже пользовалась его симпатиями. Император не давал ее в обиду. Говорят, что покойный царь доверял кому не надо, но ведь и он, несколько лет подряд ходивший на татариновские собрания, не понимал, кто перед ним — пророчица или дьяволица, порядочная женщина или ловкая мошенница, пытающаяся прибрать к рукам его добро…

В тот день Владимир Боровиковский поздно уснул и проснулся с тяжелой болью в сердце. Выставил из дома Федьку и написал наконец завещание. Свое имущество он завещал раздать нуждающимся. Большая его часть отходила старым друзьям и лучшим из учеников — А.Г. Венецианову и И.В. Бугаевскому-Благодарному. (Последний был художником менее известным, но именно он оставил портрет учителя, написанный после его смерти по памяти).

Хроника объявленной смерти

Владимир Лукич решил забыть о Татариновой и ее «корабле», больше туда не ездить. Хотел начать новую жизнь — но та не появлялась, работа не задавалась, а сердце с каждым днем болело все сильнее.

Ехать за Московскую заставу теперь не было нужды, но его тянуло туда все сильнее. Не помогало и вино: запой убивал желания и чувства, но во хмелю он видел Екатерину Филипповну — она манила его длинной худой рукой и говорила что-то непонятное, не запоминавшееся.

…Суд, судьба, жизнь, проскользнувшая меж пальцев, ответ, который ему придется держать за то, что он ею плохо распорядился, — одно мешалось с другим, он впадал в тяжелое уныние… И через неделю Владимир Боровиковский не выдержал: собрался с духом, непонятно зачем принарядился и поехал в «корабль» Татариновой, где проходило собрание «Духовного союза».

Там все было по-прежнему: у ворот — богатые кареты и извозчичьи пролетки, во дворе — злющие цепные псы и те же люди в гостиной… Но он чувствовал себя белой вороной: стоя у двери, в стороне от обходивших его знакомых, Боровиковский вспоминал недавний, тут же забывшийся и внезапно всплывший в памяти кошмар.

…Он приехал в «корабль» — но вокруг не давние знакомые, а одетые во фраки страшные рыла, над крахмальными воротничками и безупречно завязанными галстуками торчат свиные, медвежьи, волчьи морды. Татаринова еще не вышла, и он знает, что она должна сказать самое главное, то, чего он ждал от нее все эти годы. А еще ему известно, что сейчас произойдет что-то страшное, то, чего он не сможет предотвратить…

Тут сон и явь смешались: в гостиную вошла Екатерина Филипповна и прямиком направилась к нему.

— …Я хотела тебе добра, Володенька, а ты пожадничал — и зачем? К чему тебе нажитое, на суде все это не понадобится. А к нему тебя призовут скоро. Может, этой же ночью…

Тут Боровиковский понял, какой суд Татаринова имеет в виду, и схватился за сердце. Он не остался на хоровод, не стал ждать пророчеств: круто повернулся и выбежал из комнаты. Она говорит не о простом суде, а о Страшном. Пророчество, которого он ждал, свершилось, Екатерина предсказала ему скорую смерть.

Приехав домой, он успел послать за священником и друзьями, с их слов эту историю узнали другие. Боровиковский находился в смертельном, мешающем дышать, обездвижившем его ужасе. Его убивал страх, и, когда вцепившиеся в руку Венецианова ладони разжались, Боровиковский перестал дышать. Это случилось 18 апреля 1825 года. Когда ему закрыли глаза, бывший ученик сказал, что Екатерина Татаринова убила человека одной фразой, и бог ее за это накажет.

Отсроченное наказание

Справедливости пришлось ждать двенадцать лет. «Корабль» процветал, получая наследства, Татариновой покровительствовали большие люди, кружившиеся в ее хороводах. Но времена менялись, при Николае I полиция действовала куда жестче, за Татариновой зорко присматривал недавно образованный Корпус жандармов. Крепостной, отправленный статским советником Поповым в полицию для порки, сделал донос: он уверял, что на собраниях «Духовного союза» происходят оргии со свальным грехом и поруганием святынь.

В домах у сектантов начались обыски: в особняке Попова полиция обнаружила запертую комнату, оттуда доносились стоны и плач. Дверь взломали, в комнате обнаружили шестнадцатилетнюю девушку, истерзанную и голодную, в одной рубашке. Она оказалась дочкой Попова Любой. Девушка не хотела участвовать в хлыстовских хороводах, отец обратился за советом к Татариновой, а та сказала, что в таких случаях хорошо помогают розги. Сперва ее секли, а когда это не помогло, в ход пошли палки — бог весть, чем бы кончились истязания, но тут в дом Попова нагрянули жандармы.

В былые времена скандал утих бы сам собой, но новый император не любил такие истории. Ему доложили о случившемся, и тут же грянул гром: «Духовный союз» был запрещен, сектантов разослали по монастырям, под строгий надзор.

Попов умер в заточении, а Татаринова выдержала десять лет в кашинском Сретенском женском монастыре — за нее хлопотали, но император отказывал в помиловании. Он требовал полного покаяния и отказа от всего, чем она занималась, а гордая женщина не признавала за собой вины.

Лишь за несколько лет до смерти Татаринова подписала удовлетворившую царя бумагу. Она доживала свой век в Москве, под надзором полиции, тихо и незаметно, тяжко страдая от приобретенных в заточении болезней. Разговоров о Боровиковском Екатерина Татаринова избегала…

Художник Владимир Лукич Боровиковский был погребён на Петербургском Смоленском православном кладбище. В 1931 году его прах был перезахоронен в Александро-Невской лавре, а памятник остался прежний — гранитный саркофаг на львиных ногах.

Подготовила Россинская Светлана Владимировна, гл. библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Тольяттинская библиотечная корпорация» e-mail: rossinskiye@gmail.com

Источник